Транзитный пассажир.

Скорый поезд «Москва – Тула» замедлял свой ход после ночного бега по бескрайним полям России. Конечная станция. Из купейного вагона на перрон тульского вокзала неспеша вышел молодой человек лет 25-ти. Его никто не встречал. Не обременённый багажом, держа в руке лишь лёгкий чемодан, он твёрдым шагом направился к стоянке такси.
- В гостиницу, - небрежно бросил он водителю.
- Какую?
- Приличную…

Администратор гостиницы, женщина бальзаковского возраста с обличьем вышибалы, категорически замахала руками, - какие, мол, номера? Люди сутками ждут освободившиеся…
- А Вы поищите!

Отсутствие жалкого просительного тона, небрежные ленивые манеры пришельца вконец выбили почву из-под ног изумлённого администратора:
- Но «Люкс» - то Вы не возьмёте?
- Именно «Люкс» и возьму

Двухкомнатный номер претендовал на «Люкс» с большой натяжкой. Старый обшарпанный чёрно-белый телевизор, давно нестиранные шторы, жёлтые ванна и туалет, постельное бельё, хоть чистое, но ветхое, - кажется, - ткни пальцем и дырка…

- Послушайте, как Вас там, - надменно обратился новый постоялец к ошарашенной администраторше, - я намерен заняться в вашем городе. Потрудитесь привести номер в соответствие с требованиями!
- Будет исполнено, - пролепетала побледневшая женщина.

Эх! Нет ничего действеннее против местных царьков и хамов, кроме, как вежливая грубость и грубая вежливость. А, если к этому добавить краткий перечень бюрократических терминов типа “соответствие”, “ требования” и т. д., - это и будет стандартным набором, которым пользовался ещё в незабвенные времена Остап Берта Мария Бендер Бей.

Алексей Ромашов (а именно так звали молодого человека) вышел на людную центральную улицу города. Дел, собственно, никаких у него не было. В этом городе у Алексея не было ничего – ни родных, ни друзей, ни знакомых. Не было мест, связанных с приятными воспоминаниями; вызывавших ностальгию о былых временах. Этот город был чужд Алексею. Раздражение вызывали по летнему буйная растительность, бодрые голоса прохожих. В этом городе жила бывшая жена Алексея.
Короткая, как жизнь мотылька, вспыхнула и угасла Алёшкина любовь. И дело совсем не в том, что Ромашов оказался ветреным и легкомысленным человеком. Напротив, он был без ума от своей жены. Ленкину фотографию он носил в кармане гимнастёрки, в медальоне на шее, на прикладе автомата прикреплённую кнопками. Каждую минуту черкал сумасшедшие письма “ дорогой, любимой, единственной”… А вон как вышло… Жестокая, циничная Ленкина измена, до смешного легко вскрытая, обрамила “любовь” в чёрную траурную рамку. Ладно бы уж, когда муженёк воевал в Афгане. А то чуть ли не на глазах. И как только Лёшка не умер от горя?! Как не спился от тоски?... Лейтенант Ромашов сумел взять себя в руки, не стал искать свою пулю в бою, забвенья в вине. Именно жизнью можно доказать, что конец света пока ещё не наступил, а будущее всё также прекрасно.
Сослуживцы заметили, что Алексей в бою стал осторожен, хоть и не труслив; более приветлив с друзьями (раньше “любовь” затмевала), но более жесток к врагам. В каждом душмане он видел личного врага, посягнувшего на его жизнь. С утратой чувств Ромашов на многое приобрёл свой собственный взгляд. Война в Афганистане перестала быть для него дружественной помощью братскому народу. “ Американцы-то честнее были, - думал Алексей, - когда говорили, что вторжение во Вьетнам - защита жизненно важных интересов США” А пресловутый лейтенант Колли, который сжёг дотла вьетнамскую деревеньку Сонгми, стал находить понимание в сердце Ромашова. Можно копать глубже и глубже, коснуться времён Ивана Сусанина, войны с Наполеоном, отечественной войны 41-45 годов… и сделать выводы – борьба с партизанами не имеет правил, в этой борьбе нет места снисхождению, милосердию. Здесь все средства законны и хороши. В Европе, уж, коль проиграно генеральное сражение, пожалуйте ключик от города, от крепости! Страна сдаётся на милость победителю. Может, это и отличает варварство от цивилизации?! Но как бы там не было, нынешний лейтенант Ромашов, если ввязывался в бой, то до полного уничтожения; если налетал на засаду, никогда не отступал, дрался до остервенения, награждал врага морем огня, пленных не брал, порой самолично расстреливал их. Свои потери бесстрашный офицер окупал десятикратно. Жалобы старейшин, командования афганских частей никогда не трогали Алексея. А на упреки , замечания и взыскания своих начальников отвечал: “ Если вы можете воевать по-другому и лучше, идите вместо меня.” И случилось то, что должно было случиться. Душманы спешно снимали засады, едва завидев бортовые номера БТРов взвода бешенного шуравикомандора, а недобрая слава прокатилась за пределы кандагарской провинции. Ходили даже слухи о солидном вознаграждении за голову “Росомахи” – под таким позывным знала его душманская братия, ненавидевшая и одновременно восхищавшаяся им, как воином.

Командование не жалело чернил на представления его к наградам за “беспримерное мужество”, а политработники также не жалели сил в приостановлении наградных за “неоправданную жестокость и самоуправство”.
“Собаки лают, а караван идёт”, – считал Алексей, компенсируя невнимание к себе трофейными деньгами, телевизорами и магнитофонами. Не один офицер мог поблагодарить Ромашова за милый презент, чтобы “жизнь не казалось такой скучной в этой дыре”. У многих вызывало зависть то обстоятельство, что лейтенант Ромашов мог позволить себе выписать из Кабула через лётчиков виски, джин, а на офицерской пирушке великодушно выставить “заморские напитки” на общий стол. Так незаметно пролетел второй и последний год службы в Афгане. Фортуна не имела права уж совсем обойти вниманием своего баловня. Два ордена “Красной Звезды”, досрочное звание старлея, должность командира роты в обмен на ранение, контузию, желтуху, могли порадовать разве что родителей. Сам же Алексей давно освободился от юношеских иллюзий. Афганские пески, казалось, добавили ему десяток лет, но лишили цели. Однако житейские проблемы да служебные обязанности придавали смысл бренному существованию. Вот и сейчас была необходима последняя встреча с бывшей женой, чтобы забрать личные вещи, кое-какие документы, да гитару, которой Ромашов очень дорожил.
Предстоящая встреча с Алёной не очень радовала Ромашова. Чего уж приятного быть в обществе с человеком, которого любил до безумия. Любовь такая не может кончиться вот просто так, и, если положить на одну чашу весов дружбу, переросшую в любовь со страстными словами, поцелуями, объятиями, с общими друзьями, укромными местами памятных прогулок, тайными мечтами о будущих детях…, а на другую короткое, но такое скользкое смрадное слово “измена” – будто и не было года на забвение, на зализывание душевных ран.

Алексей ясно понимал, что никогда не пойдёт на вариант “разошлись-сошлись”. Мысль о том, что Алёна была в постели с другим, всю жизнь будет грызть, как червь яблоко. Ромашов мог представить её в роли любовницы, в роли врага, наконец, но в роли жены – увольте!
Вернувшись в гостиницу, Алексей с удовлетворением обратил внимание на существенные изменения, которые претерпел его номер. Комнаты блестели свежевымытыми полами, вода в графине свежая, белоснежные шторы, бельё видно из запасов завхоза. И даже над ванной долго и тщательно поработали, что она приобрела более или менее приличный вид. Спустившись в ресторан, и наскоро перекусив, молодой человек снова вернулся в свой номер. Он всё оттягивал момент, когда нужно было взять телефонную трубку и набрать знакомый номер. Не хотелось, чтобы на том конце отозвались её родители. Они до сих пор не ведают истинной причины развода. Так попросила она, мол, не сошлись характером.
Медленно со значительными паузами Алексей набрал шесть цифр. Насчитав восемь длинных гудков, он уже хотел положить трубку, но она вдруг отозвалась Аленкиным голосом:
- Алло! Алло! Кто говорит?
Алексей прикрыл трубку рукой, откашлялся и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, произнёс:
- Привет. Узнаёшь?
- Ой, Лёшка! Вот сюрприз! Как я рада твоему звонку? Ты где?
- Недалеко.
- Приезжай! Впрочем, лучше я. Где ты?

Та минута, первая минута общения, которой Ромашов боялся больше всего, будто растопила холодный лёд разлуки, ссоры, развода. Но, сжимая телефонную трубку до белых пальцев, изо всех сил сохраняя твёрдость, он ответил:
- Не сейчас, Алёна.
- Но почему? Ждать не придётся. Я выбегаю.
- Не в этом дело… Я сегодня не могу, есть дела кой-какие… Я позвоню завтра.
- Лёш, как ты? Вернулся насовсем?
- Всё нормально. Насовсем.
- Руки-ноги целы? Жив-здоров?
- Да, всё в порядке.
- Какой-то ты неразговорчивый. Неужели сказать нечего?
- Завтра поговорим.
- А звонил-то зачем?
- Узнать, дома ли. Может, на моря уехала.
- Да уж.…Значит, до завтра?
- До завтра.

Какое-то время Алексей продолжал держать трубку в руке. Ох, как не похож он был на себя утреннего, надменного, уверенного в себе мужчину. Сердце продолжало бешено колотиться после разговора. “Боже, да что же такое со мной?! - пронеслось в голове, - Как мне удалось не сорваться, не побежать сломя голову к ней домой, чтобы обнять её, прижать её ладони к своим губам…”
Казалось, и время ещё не упущено. Можно вновь позвонить, а можно и без звонка побежать в знакомый дом.

“Да, - вторил безумству другой внутренний голос, - побежать и наделать уйму глупостей. Дурак ты, Ромашов, гордость у тебя есть? Однако хватило ума назначить свидание на завтра. Утро вечера мудренее”.
Алексей подошёл к окну и облокотился на подоконник. Летние сумерки медленно спускались на город. Зажглись уличные фонари и уже бросали густые тени от душистых акаций. Их запах навязчиво вплывал в комнату, обволакивая все предметы и приятно дурманя голову. Закрыв глаза, Алексей представил себе картины двухлетней давности. Буйно цветёт всё та же акация. В ушах звенит от оглушительного хохота друзей, молодых, как и он сам, лейтенантов – вчерашних выпускников. Никто в мире, наверное, не чувствовал себя таким хозяином жизни, как они; весь мир был у их ног. Правой рукой лейтенант Ромашов держал под узду свою фортуну, а под левой шагала стройная, хрупкая и вот уже как два дня мадам Ромашова. И не пугало распределение в Афганистан. Господи, делов-то! Повоюем, орденов заработаем, и обратно в Союз. И потом в Афганистан через месяц, а в Анапу завтра. Алёнины родители преподнесли свадебный подарок – путёвку в Дом отдыха. Воспоминания перенесли Ромашова на Чёрное море. Пляж, бархатный песок, тёплая вода. И голос Юрия Антонова из хриплого пляжного колокола:

… Над тобой встают, как зори
Нашей юности надежды…
И она, Алёнка, вечно болтающая всякий вздор, но такой милый, что хотелось взять её, пушиночку, на руки и нести по жизни, шепча на ухо самые, что ни на есть нежные слова…
А сколько раз виделось Алексею и другая картина. Вот он, боевой офицер, в чине полковника командует одним из полков столичного гарнизона. Его лицо часто мелькает на экранах телевизоров. Не так уж и много людей отметила Родина высоким званием Героя Советского Союза. Вот на одной из встреч на телевидении в Останкино с ветеранами боевых действий в Афганистане, он, конечно, в центре внимания; к нему с вопросом обращается корреспондентка:
- Товарищ полковник! Телезрители узнали много правды об этой ужасной войне. Однако Вы ни разу не упомянули о своей семье, жене, детях…
- У меня была жена, - скупо отвечает полковник, - теперь нет.

В эфире возникает неловкая пауза. Чтобы сгладить ситуацию, корреспондентка продолжает бодрым голосом:
- Ну, в этом смысле, наверное, всё ещё впереди?
- Конечно, мне ведь только двадцать семь…

Алексей очнулся от грёз. Почему двадцать семь? Ему и сегодня всего лишь двадцать три. Да, ладно, пофантазировать, что ли нельзя? А разбушевавшееся воображение рисует последний эпизод.
В Туле у телевизора сидит Аленина семья и смотрит передачу про полковника Ромашова. В комнате гнетущая тишина. И в этой тишине раздаётся голос отца Алёны:
- Вот дура….
Алексей даже улыбнулся, явственно представляя эту картину.
А ночь тем временем полностью овладела городом. Шаги последних припозднившихся гуляк стихали за углом гостиницы. Светящийся циферблат показывал без четверти два. Не включая свет, Ромашов разделся и лёг спать. Перед сном он с удовлетворением отметил, что нахлынувшие иллюзии принесли некоторое облегчение и своеобразный иммунитет к завтрашней встрече.

Ромашов не мог долго спать, даже, если поздно ложился. В шесть тридцать он уже был на ногах, а спустя пять минут принимал душ. Мылся основательно, с весёлым остервенением натирал тело пахучим мылом, очищая себя снаружи и изнутри. Едва открыв глаза, Алексей уже решил для себя, что сегодня он окончательно разрулит все дела с Алёной, поставив точку навсегда в их отношениях. А сделать это хотелось эффектно, с размахом и, наконец, с достоинством. И уже на свежую голову был составлен план на сегодняшний день. Спустившись вниз в вестибюль, Алексей подошёл к миловидной девушке – дежурной по гостинице:
- А скажи-ка, красавица, где бы мог несчастный путник, уставший скитаться по этой жизни, найти приличный оазис виде лучшего ресторана города?
Девушка прыснула от смеха. Витиеватая речь молодого человека настроила и её на шутливый лад:
- Если бюджет позволит путнику, то “Дубрава”, как нельзя лучше, удовлетворит его эстетический и гастрономический вкусы. Это три остановки на троллейбусе отсюда. Только неужели путник пойдёт туда без спутника? Это же неприлично и расточительно.
- Я бы тебя пригласил, да только у меня назначена встреча с одним бедуином. (Алексей почему-то не хотел говорить, что встреча с женщиной). Может быть завтра?
- Может…
- Телефончик?
- Пожалуйста.

Ромашов, не глядя, сунул в карман клочок бумажки, почти уверенный, что никогда не воспользуется им.
В одиннадцать он уже заходил в ресторан “Дубрава” с намерением позавтракать. Рассчитываясь с официантом, Ромашов спросил:
- Скажите, а метрдотель у вас есть?
- Ну, а как же?
- Пригласите его, пожалуйста.

Официант всполошился:
- Может, Вам что-то не понравилось?
“А чувствует кошка, чьё мясо съела, - весело подумал Ромашов, - обсчитал, должно быть”. А вслух:
- Нет, всё было хорошо. И всё же пригласите.
Подошёл толстый, но элегантно одетый метрдотель6
- Чем могу служить?
Алексей закурил сигарету и просто попросил:
- Я бы хотел у Вас сегодня отобедать.
Ресторанный босс оценил внешний вид Ромашова. Оценка состоялась явно не в пользу последнего.
- Я пойду справлюсь о наличии свободных мест
- Заказ столика по двойному тарифу.
Движение метрдотеля напомнило стойку охотничьего пса на дичь. Теперь он был само внимание. Ромашов же повёл себя так, как вчера утром при въезде в гостиницу:
- Слушайте меня внимательно и не перебивайте. Все вопросы в конце. Обедать я буду в шесть вечера. Меню принесите сейчас. Подберите толкового официанта. Без четверти шесть он поступает в моё распоряжение. Пусть он принесёт мне меню, я его заодно проинструктирую. Кстати его услуги я оплачу отдельно. Да, чуть не забыл, пригласите сюда старшего от музыки. Я и ему скажу пару слов.

Ну, кто сказал, что деньги не пахнут? А вот задействованный персонал ресторана твердо уверен, что это глубокое заблуждение. Произведя полный заказ и оплатив по счетам, Ромашов направился к выходу. Официант нагнал его, чтобы спросить:
- На сколько персон сервировать банкетный стол?
- На двоих.
- Вы что, арабский шейх? – обалдел официант.
Алексей улыбнулся:
- Нет, но его родственник.


Придя в гостиницу, Алексей тут же позвонил Алёне и назначил встречу на семнадцать тридцать. И тон разговора, и время свидания представлялись, как нечто деловое, причём между предыдущим и последующим мероприятиями сегодняшнего дня. Теперь Алёна точно решила, что Алексей с трудом выделяет ей ограниченный лимит свободного времени в своём жёстком графике.
А молодой человек тем временем неспеша побрился, погладил специально приготовленный для этого случая костюм-тройку в английском стиле. Переодевшись и выйдя на улицу, зашёл в парикмахерский салон. Выбрал себе пожилого мастера, оглядел стены, сел в кресло и, ткнув пальцем, сказал:
- Как этого, над окном. И давайте, не будем торопиться. Главное, качество. У меня сегодня очень важная встреча. Ваша услуга должна выйти за рамки прейскуранта, впрочем, как и оплата с моей стороны.
Мастер, польщённый доверием, заговорщицки подмигнул. Должно быть, вообразил, что обслуживает столичного гостя и решил не уронить честь города.
Алексей расслабился, закрыл глаза и стал внутренне готовиться к предстоящему разговору.
Совсем не хотелось сюсюкать с бывшей женой, изощряться в любезности и благородстве. Не прельщала перспектива расстаться врагами. Хорошо бы провести деловые переговоры, разрешить все свои проблемы, да и дело с концом. Какое, в конце концов, ему дело до того, чем она живёт сейчас, что она хочет в этой жизни. Политика невмешательства в личную жизнь друг друга – лучший стиль поведения. Единственное, чего очень хотелось бы Ромашову, чтобы она сожалела и раскаивалась о случившемся. Ему казалось, что для этого надо всего-то ничего: твердость и мужественность на лице, респектабельность и привлекательность во внешности.
- Можно принимать работу, - вернул Алексея к действительности голос мастера, - если есть претензии, готов подправить.
Ромашов открыл глаза. С зеркала на него смотрел ни дать, ни взять Джеймс Бонд со свежей лицензией на убийство. Старый мастер без сомнения вложил в своё произведение всю душу и опыт. Старшее поколение всегда всё делает на совесть. И даже не ради денег, а потому что хорошо попросили.
Удовлетворённый результатом, Алексей щедро расплатился с парикмахером и вышел на улицу. До встречи оставалось два с небольшим часа, и это время надо было как-то убить. В гостиницу идти не хотелось, бесцельно бродить по городу тоже не прельщало. И уж, поскольку на пути был городской парк, то именно там и решил Алексей скоротать часы. Ещё у входа в парк он купил у старушки стакан семечек, чтобы покормить голубей. Выбрал лавку, сел поудобней. Стайка птиц окружила его, как будто предвкушала царский обед. Наиболее отчаянные уже подбегали к носкам туфель, смешно кивая головками в такт своим шажкам, и, в нетерпении клевали обувь. Алексей, как ребёнок увлёкся общением с голубями. Бросая семечки на асфальт, он старался не обделить ни одной голубки. А птицы, казалось, утратили всякий страх перед человеком, садясь, кто на колени, а кто прямо на ладонь. Лишь только резкие движения руки при бросании корма на считанные мгновения и сантиметры отпугивали птиц. Эта возня на целых полтора часа унесла Алексея от проблем насущных и одарила его морем положительных эмоций. Спустившись на грешную землю, Ромашов ощутил, что его абсолютно не мучают сомнения, как вести себя с Алёной. Проснулся лишь волчий аппетит.
- А не отобедать ли нам, сударь? – бодро сам себе предложил он и весело ответил:
- Отнюдь.

К входу молодые люди подошли почти одновременно. Алексей очень искренне подарил Алёне купленный по дороге большой букет роз. Девушка покраснела от удовольствия. Видимо, нечасто, отметил Ромашов, мужчины балуют её знаками внимания. Широким жестом он предложил Алёне войти в ресторан. И как продолжение радушия, как фирменный знак ресторана на крыльце стояли готовые на всё метрдотель и официант, отданный на откуп, на весь вечер. Настолько театральными были приглашающие жесты рук обслуживающего персонала, стоящего по обе стороны двери, что девушка не смогла сдержаться:
- Боже! А мне казалось, что гостеприимство давно уже умерло в нашей стране…
- Ну что ты, - в тон ей отвечал Алексей, - я вообще обратил внимание – насколько приветливые и чуткие люди живут в этом городе.
Алёна недоверчиво взглянула на спутника, но ничего не сказала.

Официант молча провёл пару в золотой зал ресторана и усадил за столик у окна, недалеко от эстрады.
- Как давно я не была в ресторане, - по детски призналась Алёна, когда они остались одни, - наверное, последний раз с тобой.… Как я рада видеть тебя, Алёша! Ты почти не изменился.… Вот только возмужал. И в костюме этом, ну, прямо, как у Пушкина “как денди лондонский одет”. А я тебя всегда только в джинсе и видела. Мои ровесники и сейчас так ходят. А ты, как из другого мира прибыл. Ну, расскажи о себе.
Всё время с момента встречи Алексей присматривался и привыкал к Алёне. Так всегда бывает, когда долго не видишь человека. Он заметил, что она срезала свою шикарную длинную косу и сделала короткую стрижку. Он обратил внимание на то, что косметика пришла на смену простой девчоночьей красоте, без пудры, туши и губной помады; гладкие отполированные ногти с мастерски нанесённым чёрным лаком (последний писк сезона). Вечернее платье очень вписывалось в интерьер обстановки. Да, это уже не девочка Лена, но, слава богу, пока ещё не тётя Алёна. И всё-таки, с каким-то внутренним злорадством Алексей обнаружил, что мелкие трещинки на туфлях были тщательно закрашены то ли тушью, то ли фломастером. Да, голубушка, некому тебя одевать, как куколку. У родителей и без тебя две девки на выданье.

- Живу хорошо. Надеюсь, что ты тоже. Прекрасно выглядишь. За тобой по-прежнему толпа поклонников?
- Ну что ты? Не до того мне – учёба, дом. Мама взвалила на меня всё по квартире, как будто я за год замужества всему научилась – готовить, стирать, убирать. А я толком-то и замужем не была. Ты там, я здесь. И сейчас соломенная вдова какая-то.
Замолчав, Алёна, видимо, ждала сочувствия, но Алексей совсем не собирался её жалеть. Напротив, хотелось сказать что-то жёсткое, уколоть побольнее. Но, поборов себя, Ромашов сказал:
- Эх, Ленка, давай не будем о грустном. Давай с тобой выпьем за исполнение желаний. У меня этот год ужасно везучий, чтоб не сглазить. Очень хотел вернуться с Афгана живым – вернулся. Хотел увидеть тебя до смерти – увидел. А вот сейчас проснулся волчий аппетит – и вот, пожалуйста…
Официант проворно сервировал столик, предварительно наполнив бокалы шампанским. Алёна стеснялась присутствия постороннего. Алексей понял её состояние и не торопился подымать бокал. Поняв, что от него ждут, официант в считанные минуты уставил стол осетриной, балыком, икрой, лёгкими салатами и испарился подобно привидению.
- Пусть всё станет так, как мы хотим, - повторил Алексей и, чокнувшись, залпом осушил бокал.
Алёна замешкалась. Она попыталась уловить в словах Алексея некий скрытый смысл. Ей хотелось поймать взгляд Ромашова, разгадать подоплёку.
Но Алексей, как ни в чём не бывало, нанизывал на вилку очередной кусок балыка, отдав всё внимание трапезе. Алёна сделала маленький глоток и отставила бокал. Изысканность и обилие стола сделали своё дело, и девушка с удовольствием принялась за ужин. Спустя некоторое время, почувствовав лёгкое насыщение, Ромашов скрутил пробку со “Смирновской”, налил себе добрую порцию водки и освежил бокал Алёне.
- Знаешь, Лен, когда мы с тобой год назад расставались, я был совершенно убеждён, что ты совершаешь предательство, подлость, если хочешь. Но у меня было достаточно времени, чтобы осмыслить происшедшее. Теперь я так не думаю. Ведь предательство всегда совершается ради выгоды, а подлость с обязательным умыслом. Ну какая тебе была выгода изменять мне? Никакой. И какой злой умысел ты могла преследовать в отношении человека, который тебя боготворил и никогда не посмел бы обидеть? Люди перестали давать точные оценки поступкам. А ответ гораздо ближе. Любовь – она ведь есть или её нет. У нас с тобой её не было. Но ведь мы поженились, скажешь ты. Да, поженились. А знаешь, почему? В уголках наших душ есть одно место, которое называется детство, юность. Его конец мы с тобой провели в Германии, с нашими родителями. Это время и сейчас вызывает у меня ностальгию. Но вернуться туда мы уже никогда не сможем. Друзей разбросало по всей стране. И даже к порогу школы прийти невозможно. Потому что это заграница. Вот мы и взяли друг друга в память о прошлом. Взяли, как сувенир. Но разве сувенир, висящий на шее или лежащий в столе, может помешать тебе обнять другого мужчину или мне поцеловать другую женщину? Давай, кстати, выпьем за наше романтическое счастливое детство!
Чокнулись. Выпили.
- Тебе было тяжелее, чем мне. Вокруг много красивых и умных парней. А, может, ты подумала о загубленной молодости? Но ведь тебе и сегодня всего двадцать один…
- Что ты всё за меня говоришь? – возмущённо перебила его Алёна, - и что ты вообще знаешь про мою жизнь? Разговариваешь со мной, как седой старик с десятиклассницей. Я и сама не могу ответить, что со мной происходит. А тут родители меня учат, ругают, что разошлась с тобой; в институте смотрят, как на стерву; и ты с нравоучениями…
- А вот и горячее, - пытаясь разрядить обстановку и потянувшись к бутылкам, сказал Алексей.
- Налей и мне водки, - попросила Алёна.
“Где-то я уже видел подобное, - подумал Ромашов, - дежавю…”, однако выполнил просьбу.
- За что пьём сейчас?
- Алёша, а ведь, наверное, вначале надо было выпить за встречу. Так давай хоть третий тост за неё!
- Да… третий тост…
- Я знаю, Алёша, о чём ты подумал сейчас. Но я знаю, что ты и не стал бы в компании со мной пить за память тех, кто там погиб. Понимаю – недостойная. Только прошу тебя, не унижай меня до конца. О том, как виню себя, как проклинаю себя за минутную слабость, знаю только я. Я чувствую себя в тупике… Я не вижу выхода из него. Всегда считала, что смогу повернуть события туда, куда мне хочется. Мне казалось, что ничего не будет стоить – вернуть тебя обратно. Я по-прежнему чертовски привлекательна и смогу заставить полюбить себя кого угодно. И, действительно, за этот год я получила немало предложений. Но в глазах претендентов я вижу лишь пустоту. Мне интересно было только с тобой. А когда мы разошлись, я воспринимала это, как игру – ну, подумаешь, подуемся друг на друга недельку-другую и помиримся. Я долго ждала, что ты напишешь мне с Афгана, будешь просить меня вернуться. Но ты так и не написал.
Алексей слушал Алёну не перебивая, время от времени подливая себе водки, а ей шампанского. Хмель не приходил, а девушка и вовсе не замечала предложенного бокала. Когда Алёна выговорилась, и наступила долгая тишина, Алексей тихим голосом заговорил:
- Великий азиатский завоеватель, Железный хромец Тимур был не только воином, но и писателем, и почитателем чужих талантов. Как-то завоевал он такой город – Шираз. В этом городе жил Хафиз, великий поэт, славившийся на весь мусульманский мир. Среди прочих своих творений он написал и такое любовное четверостишье:
Если эта прекрасная турчанка
Понесёт в руках моё сердце,
За её индийскую родинку
Я отдам и Самарканд и Бухару.

Тимур, конечно, знал эти стихи. И вот, взяв Шираз, он сел на ковре в центре площади среди моря жестокости и насилия: его солдаты грабили дома, гнали пленных, насиловали женщин и разали последних сопротивляющихся. Не обращая на это никакого внимания, Тимур приказал привести поэта Хафиза. Через некоторое время к нему подвели знаменитого стихотворца, одетого в простой халат. И завоеватель сказал поэту, намекая на известное четверостишье: “О, несчастный! Я всю жизнь потратил для того, чтобы украсить и возвеличить два моих любимых города: Самарканд и Бухару, а ты за родинку какой-то потаскухи хочешь их отдать!” Хафиз ответил: “О, повелитель правоверных! Из-за такой моей щедрости я и пребываю в такой бедности”. Тимур оценил находчивость поэта – он рассмеялся, приказал дать Хафизу роскошный халат и отпустил его восвояси.

Снова наступила тишина, не выдержав которой Алёна спросила:
- В этой аллегории мне, конечно, отводится роль потаскухи?
- Нет. Мне гораздо приятнее слышать “прекрасная тульчанка”, - ловко воспользовался игрой слов Алексей.
- Ну а Самарканд и Бухара.… Какой смысл ты вкладываешь в эти города?
- Это моя жизнь и моя любовь…

Не хотелось уже Алексею продолжать этот фарс. Он дал отмашку музыкантам, мол, свободны. И Алёна поняла, что разговор закончен. Она так и не увидела, как Ромашов рассчитывался с официантом. Расчёт давно состоялся. Расчёт с ним. Расчёт с Алёной. Захотелось домой.

На такси до Алёниного дома. Родителей не было, но в дом Алексей не зашёл. Забрал всё своё. Посмотрел последний раз на Алёну:
- Ну, пока?

Она понимала, что он уходит навсегда. И всё же спросила:
- Мне тебя ждать?
Алексей криво улыбнулся:
- Города не сдаём.
- Не поняла. Какие города?
- Самарканд и Бухару.