Хотели мира – готовили к войне

В середине девяностого года и прибыл к новому месту службы – город Майкоп в известную 9-ю кубанскую пластунскую дивизию. Лавры свои она по праву завоевала на полях Великой Отечественной. Но много воды утекло.… Теперь это было кадрированное (кастрированное) соединение, состоящее из таких же ущербных мотострелковых и танкового полков и отдельных батальонов. Унылое знакомство с боевой техникой, которую должен обслуживать сам, как командир разведывательной роты и два солдата, единственно занесённых в штатно-должностную книгу. Тоски добавляло и память о том, что ещё месяцем назад, в Германии доставляло удовлетворение от командования полнокровной ротой с вытекающими занятиями, стрельбами, учениями, сборами разведчиков. Физически ощущаешь, как теряешь квалификацию в управлении боевой машиной, работе с ПСНР-5 (переносная станция наземной разведки), СБР-3 (станция ближней разведки), дальномером…. Ныло сердце на утренних построениях, когда основной задачей являлось изо дня в день уборка территории, протирание пыли с БМП-шек, БРДМ-ов, и родной БРМ-ки. Господи! Неужели я когда-то мечтал избавиться от подчинённого личного состава и получить взамен метлу и ветошь?
Ну, чем заняться офицерскому составу? Ведь не царское это дело, капитану мести территорию. Собираются ротные и комбаты в кучу и посылают кого помоложе за водкой. Там, за стаканом, вспоминают те годы, когда служба была горячей и рисковой. Не прошло и года, когда вывели войска из Афгана, так что тема была весьма актуальной. Вот, дескать, это была работа, так работа. А сейчас…. К чему катимся, господа? Что нас ждёт? Ладно, мы…. Военные училища исправно поставляют новых выпускников, которые уже жалеют, что на их долю не досталось возможности повоевать. Бедные…. Знали бы они, что пройдёт чуть более четырёх лет и они, молодые ребята, в составе свежесформированной бригады войдут в Грозный, чтобы навсегда остаться там. Но до этого времени ещё далеко. А сейчас монотонная жизнь с утра и до вечера. Какие-то мобилизационные мероприятия с условным набором «партизан», партийные собрания с призрачными повестками дня, отправка техники на уборку урожая.

Задворки Великой империи на себе даже и не почувствовали грандиозных столичных событий 1991-го и 1993-го годов. 20-го августа 1991-го года всех офицеров дивизии собрали в солдатском клубе и объявили:
- В Москве прогрессивные силы взяли власть в свои твердые руки, и в настоящий момент проводятся мероприятия по укреплению вертикали власти…. Кто не согласен с развивающимися событиями, пусть берёт записку об аресте и следует на гауптвахту.

С белой костью страны, с элитой, со сливками общества…. как с быдлом…. Вышли, закурили. А черт его знает, чего они там замутили. Ладно, хуже, чем есть, вряд ли будет.
Несостоявшиеся майкопские путчисты, комдив, начальник штаба и иже с ними, после разгона «янаевых» остались все на своих местах, при своих должностях. Смешно было их слушать спустя каких-то четыре дня. Снова клятвы в верности Горбачёву. Вот как она выглядит, политическая проституция.

В июне 1993 года начальник штаба полка вызвал меня к себе и поставил наконец-то стоящую задачу:
- На сборы прибыли тридцать молодых парней, рядовых запаса. Ваша задача за три месяца подготовить из них командиров разведывательных взводов. В конце сборов состоится аттестация на присвоение им званий младших лейтенантов. Вам придаются группа офицеров для проведения занятий по всем основным предметам. Вы возглавляете эту учебную группу и лично отвечаете за учебный процесс.
Прямо скажу, распрямились плечи, извилины в голове вспомнили всё, чему учился и чему учил в Афгане, в Германии. И хоть изобразил на лице недовольство от лишней проблемы, а всё равно – хоть какое-то изменение в размеренной, застоявшейся, как вода в болоте, жизни.

Построились ребята. Весёлые…. Молодые…. Чего им так радостно? Тут, блин, в стране мыла нет, сигарет нет, ничего нет. А им весело. В основном, кавказцы. Но тогда не было термина «лицо кавказской национальности». Из тридцати человек пять русских, по паре ингушей, кабардинцев, балкарцев, осетин. Остальные все чеченцы. Сейчас трудно абстрагироваться, и воспринимать эту нацию так, как тогда. Как украинцев, белорусов, узбеков, казахов. Бедные наши дети…. Они сейчас даже вопросов не задают, как мы жили все вместе раньше. Вот так и жили. Мусса Мунаев – был у меня в Кандагаре супербойцом.
Почему-то я тогда тоже вспомнил о нём с тёплой ноткой.
- Здравствуйте, товарищи курсанты! (Именно так я должен был обращаться с будущими офицерами, по указанию начштаба)
- Здравия желаем, товарищ капитан!- нестройным хором ответили жизнерадостные голоса.

Что ж, начало положено. Отведены места расположения, получено новое обмундирование, гражданские вещи сданы на склад. Зная о своём будущем предназначении, эти ребята не были похожи на призываемых «партизан» в обычном понимании этого слова. Надевая форму, они застегнули крючки воротников, достали где-то утюг и отгладили х/б, начистили сапоги. Внешне они уже были готовы стать командирами разведвзводов. Вообще, среди чеченцев бывало немного офицеров. Поэтому, думается, перспектива их очень радовала. Я, правда, не рассчитывал, что их прыть может продлиться и дальше. Но ошибся.
Характерно то, что с первого дня армейской жизни возникла большая разница между славянами и кавказцами. Русские парни абсолютно не интересовались ходом боевой подготовки. Глаза загорались лишь при виде оружия и техники. А вот теория плохо давалась. Никому не хотелось вести конспекты, отвечать на вопросы преподавателя. Зато чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы, осетины своим корявым почерком, старались записать каждое слово, каждую буковку, каждую схемку, чертёжик. Забрасывали меня и других преподавателей уймой вопросов. Такая любознательность всегда радует – значит, тебя слушают, значит, на тебя смотрят, как на спеца. Да и нам самим было интересно, когда со складов на свет божий вытащили снайперские винтовки, автоматы и пистолеты с приспособлениями для бесшумной стрельбы, подствольные гранатомёты, крупнокалиберные пулемёты «Утёс»; сняли с хранения БТР, БМП, БРМ, танк. Войсковое стрельбище и танкодром, безмолвствующие большую часть времени, предоставлены в полное наше распоряжение. На классных занятиях, перед тем, как перейти к изложению любой темы, я любил проводить тесты на память, наблюдательность и на общий кругозор. Задавались вопросы, на которые нужно было ответить на бумажке в течение 5 минут
1. Сколько ступенек на крыльце при входе в солдатскую столовую,
2. Назвать столицу Шотландии
3. ТТХ БТР-70

Каждый раз вопросы были разные, и эта «викторина» вносила оживление в учебный процесс. Однажды мои подопечные поймали меня на моём любимом коньке. Побывав не один раз в увольнении в Майкопе, задаёт мне один «умник» вопрос:
- Товарищ капитан, а скажите, пожалуйста, вот Ленин на центральной площади, какую руку поднимает вверх?

Ошибиться нельзя. Сколько раз с коллегами-офицерами под водочку или под коньячок я себя под этим Лениным «чистил»? Значит, так. Кепку, скорее всего он держит в левой руке. То, что на голове кепки не было, это я точно помнил. Раз левая рука занята, значит, вверх вознёс он правую руку. Гордый своим дедуктивным методом, я снисходительно выдаю ответ:
- Правую, товарищи курсанты, правую…
- А вот и нет, товарищ капитан. Он обоими руками держится за лацканы пиджака.

Общий смех. Что ж… проигрывать тоже надо уметь.

Но вернёмся к учёбе. С этими курсантами было интересно. Конечно же, страсть к соблюдению формы одежды моментально улетучилась. Конечно же, заставить их выйти на уборку территории, было практически невозможно. Но стоило выехать на стрельбище или на танкодром, не было крепче дисциплины и усерднее процесса усвоения материала. Ни патронов, ни «горючки» командование для них не жалело. Отвыкнув от армейских будней на гражданке, курсанты в своё удовольствие, вышагивали на рубеж открытия огня, как дети радовались своим попаданиям в мишень и сокрушались, если мазали. Не припомню ни одного случая нарушения мер безопасности. Никогда не наводили оружия на людей. Сейчас думаю про себя, идея с контрактниками, конечно же, имеет здравый смысл. Армии нужны не мальчики, но мужи. А, кроме того, понимаю, почему в свое время, так гремела Дикая дивизия своей храбростью. У любого кавказского мужчины загораются глаза при виде оружия. Признаюсь, что и в Афгане я чувствовал себя комфортнее, когда рядом были ребята с Кавказа. Они как будто не боялись смерти, в бою вели себя хладнокровно и бесстрашно. Глядя на сегодняшних своих подопечных, я улавливал сходство с их соплеменниками десятилетней давности. Военную науку они впитывали в себя основательно и упрямо. Их не надо было заставлять по несколько раз переснаряжать магазины и в очередной раз выходить на огневой рубеж. Они сами выпрашивали возможность лишний раз отстрелять, лишний раз отводить боевую машину. Как недостаток можно лишь отметить общие нелады в освоении переносной станции наземной разведки. Негласно считалось, что эта станция в бою штука лишняя. Да и чересчур заумно определять на слух в головных телефонах и на осциллографе шаги, да шум движущейся техники.

Без малого три месяца продолжались занятия. Было видно, как продвинулись курсанты в своих навыках и опыте. Офицеры-преподаватели не могли нарадоваться результатам своего труда. Когда подошла пора сдачи экзаменов, не было даже попытки пройти испытание на халяву. Если бы эти парни завалили сдачу, преподавательский состав даже не упрекнули бы. Не было плана, сколько командиров взводов должно было получиться. Да хоть ни одного. Но это были ещё те времена, когда получить заветную запись в военном билете о присвоении офицерского звания и такой романтической должности, было престижно, хотя бы в глазах земляков у себя на родине. Экзамены были сданы блестяще. Командование похвалило и учеников, и учителей. У всех было праздничное настроение. Было даже подобие некого торжественного выпускного вечера, куда с большим уважением были приглашены и наставники.

А через год началась война….
Я всё время думаю, как распорядился бог судьбами этих молодых, любящих жизнь, людей. Безжалостный каток войны не мог оставить ни одного из них на обочине. Животная ненависть без сомнения развела их по разные стороны баррикад. Приобретя профессиональные навыки ведения боя, они мастерски использовали их на практике. Русские по одну сторону, чеченцы по другую. Возможно, что в одном бою участвовали те, кто годом раньше спали на соседних койках, оставляли друг другу докурить сигарету, делились патронами на учебных стрельбах, травили анекдоты в перерывах между занятиями, сдвигали рюмки на выпускном вечере, обменивались адресами при расставании, звали друг друга в гости. Не знаю того злого демона, который позволил разворовать склады с оружием и боеприпасами, боевую технику на территории Чечни, не знаю создателя национального киборга, дослужившегося в советской армии до генерал-майора, пустившего русских из Чечни по миру и ввергнувшего свою малую родину и свой народ в многолетний хаос. Мне только горько оттого, что какой-то невидимый кукловод моими руками сотворил тридцать совершенных машин для убийств. Мне только грустно оттого, что выданные тогда «патенты» на младших лейтенантов-командиров разведывательных взводов, возможно, помогли кому-то стать бригадными и дивизионными генералами самопровозглашённой независимой Республики Ичкерия.
Сколько политического и финансового капитала заработали олигархи и чиновники, чьи имена на слуху по сей день? Что им скажет святой Пётр у ворот рая?


Мы устали внимать словесам демагогов,
Кто за тридцать монет, продал совесть и честь.
Верьте мне, господа, бог накажет их строго,
Если только, конечно, на свете бог есть.

Как я живым остался

Как я живым остался – я не знаю,
Как я им не достался – я не знаю,
Как я к своим добрался,
В горах не растерялся
Я не знаю.
Мы шли по перевалу,
Нас было очень мало
И ночь в пути застала,
Так бывает.


Но тянут нас моторы, с ветром споря,
Три БТРа, как подлодки в море,
Кто в горы шёл Афгана,
И ночь в пути застала, -
Тому горе
И нервы на пределе,
И каждый куст в прицеле,
Ведь все мы жить хотели,
Что там спорить.

Но не судьба спокойно в полк добраться,
Взметнулся столб огня, полундра, братцы,
Душманы в борт стреляли,
А помощи, мы знали,
Не дождаться
И трудно было верить,
Что в первом БТРе
Мои друзья горели,
Простите, братцы…

И нам осталось защищать тот факел,
Чтоб трупы не достались тем собакам,
Пусть все мы тут погибнем,
Всю ночь мы будем с ними,
Не покинем.
Уже часа четыре
Мы SOS даём в эфире,
Но как в пустой квартире
SOS наш в мире

Боеприпасы, как снег вешний тают.
Как нам гранат сегодня не хватает.
И все истекли сроки,
Но всё же на востоке
Рассветает
И “духи” в ночь подались,
Сегодня им досталось
А мы одни остались
Продержались

Загрузят пепел в “чёрные тюльпаны”
И повезут парней к невестам, мамам,
И страшно видеть это,
Как понесут портреты
В чёрных рамах
И так седеем рано
Увы, не от добра мы
Нам в память от Афгана
Наши раны.

Вкусы и запахи.

Никогда не замечал за собой сентиментальности. А теперь делаю открытия. Почему звери улавливают звуки, запахи гораздо лучше людей? Да потому, что людям некогда обращать на это внимание. И лишь тот чудик, который обладает этими качествами, становится разведчиком, следопытом, следователем. А остальные толстокожие продукты цивилизации навсегда утратили столь нужные человеку навыки…
К чему это я? Да вот с недавних пор в разных обстоятельствах я стал вспоминать те запахи, которые впервые ощутил на далёкой афганской земле. Может, по молодости, может, из-за необычных условий, но тогдашняя память, как губка впитывала в себя все окружающие «раздражители» чувствительных рецепторов. Потом это заложилось в самые дальние полочки головного мозга, и теперь начинают выступать наружу и, что удивительно, эти забытые запахи, вкусы и звуки доставляют удовольствие. Вот только как дать им название?
Например, запах полыни, сушеного винограда, сухой глины, хлорки (??) напоминают мне про рейды. Потому, что это запахи растрескавшейся земли, высоких кишмишовок, разрушенных дувалов. Спросите, при чём здесь хлорка? А пантоцид, таблетки которого мы щедро кидали в горлышко своих фляг в борьбе за «чистую» воду.… Сюда надо ещё добавить запах выжженной солярки с подбитых наливников, запах пороховой гари от отстрелянных гильз внутри БТРа после жаркого боя.
У каждого свои ассоциации. Лично мне запомнилось то обстоятельство, что, если в этой пороховой синей дымке закурить родную «охотничью» сигарету, то во рту ощущается привкус ментола. «Охотничьи»…. Даже само название сигарет уже греет душу. А ещё «Северные», «Гуцульские», «Донские». Какие ещё сигареты могут принести душевное равновесие после боя или во время игры в преферанс. Сейчас бы отдал пачку «Мальборо» за ту одну сигарету, что третьего сорта, по шесть копеек за пачку.

Когда я приехал в Кандагар, то увидел у офицеров роты под кроватями море банок сгущенки, выдаваемую пайком ежемесячно и на которую они смотреть не могли. С каким сарказмом они смотрели на меня, поглощающего их запасы, и уверяли, что я её возненавижу уже через месяц. Но я сгущёнку люблю до сих пор. Так же, как и пресные галеты, чёрные сухари, шоколад в сухих пайках.

Напитки – предмет особого разговора. Понятно, что лимонад «Си-Си» в жестяных импортных банках был верхом загнивающего капитализма. Но как же вкусен он был, зараза! А каким спросом пользовались в магазинах военторга лосьоны «Огуречный» и «Розовая вода»!!! Бывалоча, стоит строй офицеров на утреннем построении батальона, и комбат недовольно крутит носом от оранжерейного огуречного запаха. Наверное, это была жалкая пародия на военных героев гусарских времён 1812 года:

Кто в день два раза не был пьян,
Тот, извините, не улан…

Только там речь шла о шампанском, а тут, увы, лишь о лосьоне. Впрочем, я помню и запах «кишмишовки» (виноградной самопальной водки). Её нам поставляли афганские дуканщики. И сейчас можно возродить этот неповторимый вкус и запах, купив грузинской чачи. Правда, и её стало труднее достать. А кто не помнит родную бражку? Остап Бендер позавидовал бы тому количеству рецептов, которые всплыли в памяти. И из сгущёнки, и из конфет горошек-драже, и из риса, и из томатной пасты. Сахар и рядом не стоял. А дрожжами родной полевой хлебозавод всегда рад был помочь. Конечно, теоретически брагу всегда можно было довести до логически законченного продукта – самогона. Но зачастую терпения не хватало. А вот замечательный рецепт изготовления экспресс-браги. Во взаимодействии с танковым взводом, приданным на усиление мотострелковой роте, армейский 12-литровый термос с заложенными ингредиентами устанавливается на трансмиссию танка. Колонна трогается. На первом же привале подходи с кружкой – готово!

Еда. Ну, кто из нас скажет, что ел вкусную и питательную пищу? Я всё пытался вспомнить, как называлось то картофельное пюре, которым нас потчевали в столовой…. Ну? КЛЕЙСТЕР! Заправленный жидким от жары сливочным маслом, он всё равно внушал отвращение. Бедные повара молча слушали возмущённые крики едоков: «Сам жри эту гадость!» Непропечённый хлеб – это уже к хлебозаводу. Так мечталось о родной картошечке с полей средней России. Лучший повар – это каптёр, который сразу после обеда делал из сухпаевских продуктов такие чудеса, что пальчики оближешь. Ну, например, сельдь в собственном соку, что в консервных банках. Тоже уже порядком надоела. Но, если её приправить лучком, да полить уксусом да подсолнечным маслицем – только водки не хватает.
Ну а лучше всего, когда в рейде разжиться длинным рисом, да попросить замкомвзвода-узбека плов сварганить. О, этот плов!!! С изюмчиком, баранинкой, с зирой…

А еще мы знали, как пахнет дымок от анаши. Нет, в большинстве своём, мы её не курили или курили раз-два. Но этот запах стоял везде – на улицах и рынках Кандагара, в дуканах и кабинетах афганских командиров. Я бы этому запаху присвоил статус духов. Конечно, надо привыкнуть к нему. А вкус, цвет и запах афганского чёрного широколистного чая. Да ещё вприкуску с их же рассыпчатым печеньем. Сейчас нас уже не удивить ни тем, ни другим. Но согласитесь, тогда и в Союзе это было большой редкостью.

Запах женщины. Хочу опровергнуть расхожее и пошлое мнение о предназначении женщин в Афгане. Давайте сейчас, когда мы стали мудрее и старше, будем откровенны сами с собой. Эти хрупкие существа не от хорошей жизни приехали в Афган. Да, они нуждались в деньгах, зарабатывали их, как умели. Но они давали нам ту короткую любовь, в которой мы так нуждались. Бригадные “аналитики” подсчитали, что в кандагарской бригаде на одну женщину приходится по семнадцать с половиной метров, ну сами знаете, чего. Тогда это было остроумно и смешно. А сейчас грустно…. Я никогда не забуду ту молодую девчонку, которая одарила вниманием, лаской и заботой пацана-лейтенанта, хоть уже и усатого, и орденоносца, но всё равно – пацана. Я помню её запах. Я помню её имя. Может быть, и она мне жизнь спасла тем, что она была. Она не требовала от меня обещаний в верности. Она не брала пресловутые чеки. Она просто была – девочка-медсестричка из Кустаная.

Хорошо, что у человека есть память. В афганской войне текла и нормальная мирная жизнь со своими событиями, запахами, вкусами, звуками. И эти воспоминания есть неотъемлемая часть тех двух лет, которые мы с вами отдали Афгану.

Афганские байки.

Солнце клонилось к закату, но водная гладь озера ещё отражала его оранжевый блеск. На землю спускались летние сумерки. Завели свою песнь лягушки; мошкара плотными тучами висела над водой. На берегу у костра сидели трое мужчин. Над огнём закипал котелок с ухой, дразня компанию пьянящим аппетитным ароматом. Дневная рыбалка была удачной, и уставшие приятели предвкушали долгожданный заслуженный отдых. Уже была открыта бутылка «Столичной» и пропущены первые сто грамм. Жидкость приятно обожгла горло и разлилась теплом по всему телу. Несмотря на нелёгкий день спать не хотелось, тянуло на общение. По всему было видно, этих людей связывала не только и, даже не столько, рыбалка. Мужчины были одного возраста, лет сорока. Седина не пощадила ни одного из них, припорошив виски. Ещё одной общей отличительной особенностью была плохо скрываемая военная выправка, которая привитая один раз, остаётся на всю жизнь.
Огонь в костре отбрасывал яркие блики на лица сидящих, завораживая взгляд.

- Удивительное дело, - нарушил тишину мужчина медвежьего облика, со шрамом, пересекающим левую щеку от уха до подбородка, - мне и в детстве часто в деревне приходилось в ночном сидеть у костра и сейчас почти все выходные дни провожу на природе, а всё-таки гляжу на огонь и всегда вспоминаю только афганские ночи. Мне там всё поначалу казалось дивным - месяц в небе не как у нас, а рогами вверх. Замечали? А люди… дикие, пугливые, недоверчивые. И что странно, только у костра вспоминаются не только рейды и бои, но и анекдотичные случаи. Вот и сейчас вдруг всплыл такой. Хотите, расскажу?
Друзья кивнули. Рассказчик начал:

- В восемьдесят втором ввели из Союза в Афган что-то около пятнадцати батальонов, которые расползлись по нашим гарнизонам с задачей встать на их вечную охрану. Ведь раньше оно как было? – сами себя охраняли, а, значит, не могли полки и бригады полнокровными выходить на операции. Да и постоишь в охранении месяц-полтора – растеряешь все боевые навыки. Умный начальник, принявший решение о замене боевых подразделений на батальоны охраны. Короче, чистенькие ребята, повыкапывали окопов, понастроили блиндажей, зарыли технику по башни в землю и приступили к охране. Поначалу прибывшие офицеры не скрывали своей радости оттого, что в бой не ходили, а льготы имели такие же, как и мы. Время шло, и такая жизнь стала им не просто в тягость, а невыносимой. Ну, представьте себе – прошёл по позициям, надавал нагоняй подчинённым за всякие мелочи, провёл занятия; вечером коллективная пьянка до отключки.… Итак, изо дня в день. Крыша поехать у любого может. Солдаты-другое дело. Их вполне устраивала такая жизнь – лишь бы дембель вовремя пришел. Чем бегать с автоматом по “зелёнке” рискуя жизнью, лучше на политзанятиях вырвать из конспекта чистый лист и написать: «Здравствуй, дорогая! Пишу тебе на сапоге убитого друга….» Ну и дальше в том же духе. Но вернёмся к офицерам. На смену самоудовлетворённости пришла жгучая зависть к нам – боевикам. И понятно, почему. Мы почти все при орденах, во-вторых, трофейные деньги в карманах никогда не переводились. Ну, а, главное, вы представляете, кем является для непосвящённого человек, имеющий ранения, убивавший и видевший кровь, имевший, как Джеймс Бонд лицензию на убийство и, как говорится, «опыт боевых действий»? Кумир, лидер, образец для подражания, этакий лихой гусар времён Очакова и покоренья Крыма.… Презрев риск и опасности, все от взводного до комбата завалили командира бригады рапортами с просьбой о переводе в боевую часть. Повезло лишь двоим, и то в связи с необходимостью покрытия некомплекта офицеров в результате последнего рейда.
В один из этих дней командир батальона охраны выпросил у своего коллеги из бригады бронежилет( в то время они были ещё редкостью). Привёз, значит, он его к себе в штаб, повесил на спинку стула. Достал ПМ, загнал в ствол патрон и выстрелил в «бронник». Затем подошёл, осмотрел его, даже вмятина была слабо заметна. Вызывает комбат солдатика-писарька, командует: «Надевай!» Догадывается солдатик, что будет дальше, да делать нечего. Стрельнул снова комбат, спрашивает: «Ну, как?»

- Да как будто кулаком в живот ударили, - отвечает солдат.
Комбат, удовлетворённый результатами, припрятал «броник» в шкаф, до вечера. Ну а с наступлением сумерек затеялась в штабной палатке очередная пьянка. Собрались почти все свободные офицеры и прапорщики. И вот в самый разгар мероприятия, когда все присутствующие основательно нагрузились, комбат вдруг вспомнил про «броник», сходил за ним и выложил на середину стола:
- Ну, кто смелый? Кто наденет его и встанет под ПМ?

Никто не счёл этот вопрос идиотским, ибо алкоголь давно отпустил все тормоза. Первым вызвался храбрый во хмелю молодой командир взвода. Тут бы и остановиться комбату, ан нет.
Выстрел. Рёв восторга, а испытуемый бил себя в грудь, утверждая, что ничего не почувствовал. И началась вакханалия! Бронежилет выхватывали из рук друг друга, напяливали на себя и требовали выстрела. Палатка наполнилась пороховой гарью, а солдаты в ближнем охранении зябко ежились от грохота.
Комбат же молча сидел и ждал, когда, наконец, утихнет шум. Наверное, все в этот вечер пощекотали себе нервы. Наступила относительная тишина. Комбат взял «броник», надел на себя и грозно оглядел присутствующих, - дескать, ну кто ещё способен стрелять?

- Тв-рщ майор, разрешите я, - заплетающимся языком попросил синий от самогона прапор, командир хозяйственного взвода.
- Давай!
БАХ!!!
- Ой!

Все кинулись к комбату. А тот, весь вмиг побледневший, присел, зажимая руками кровавый пах. Оказывается, пьяный прапорщик в последний момент чуть опустил пистолет, и пуля прошла двумя сантиметрами ниже «броника». Вмиг отрезвевший хирург батальона, вспомнил о своих обязанностях и бросился зажимать артерию. А кто-то рванул за санитарной машиной.
Вообщем, закончилось всё благополучно – мужского достоинства комбат не лишился. Пуля угодила во внутреннюю часть ляжки. Но, однако, лишился звёздочки и должности. Его сразу после госпиталя отправили «капитанить» в другой гарнизон. Прапора-снайпера, ко всеобщей зависти, выдворили в Союз. Ну, а батальоном прислали командовать меня.

Здоровяк умолк и наступила тишина. Невидимая рука наполнила стаканы. Выпили, крякнули, закусили двумя-тремя ложками ухи, закурили.

- Да, - раздался голос сидящего напротив собеседника, - Вот мне рассказывали, будто под Шиндантом есть такой кишлачок, Адраскан называется (слушатели одновременно кивнули, мол, знаем такой). Стоял там инженерно-сапёрный батальон. И было там два прапорщика – крысы тыловые – один начальник столовой, другой – начальник прод. склада. Сговорились они, истосковавшись по бабам, с одним местным крестьянином-бедняком купить в жёны его дочку. Что интересно, крестьянин тот совсем не упирался, даже обрадовался. Ртов в семье много, жрать нечего, да и от девки пользы нет, какой из неё работник? А тут её и сбагрить можно, да и материальное положение поправить. Принесли лихие прапора крестьянину четыре ящика тушёнки, четыре ящика сгущёнки, два мешка муки и ещё что-то там. Отец взял дочь за руку, пролопотал ей что-то на фарси. И та покорно подошла к своим новым хозяевам - «мужьям».
Поселили её в закутке продсклада да так, что ни одна душа не знала. И пошла у «молодых мужей» новая жизнь. Составили они график – кто и когда с ней спит. А бедная девочка, ей говорят и 17-ти не было, даже возразить не смела – шутка ли, отца ослушаться. Вдруг пожалуются на неё эти «шурави» - за её жизнь тогда никто рваного афгани не даст. Забьют камнями, раз не угодила господину. А потому безропотно переносила все извращения, на которые были способны мозговые извилины прапоров. Больше того, когда те заваливали на склад, она накрывала им стол еду, какую могла приготовить, мыла перед сном обоим ноги в тазике, содержала в чистоте свою «квартирку».
За несколько месяцев такого содержания девушка научилась по желанию господ пить водку, курить, познала «азы французской любви». Боясь последствий за содеянное, прапорщики хранили всё в такой тайне, в какой вряд ли бы смогли сберечь государственные или там военные секреты.
Но вот одному пришла замена в Союз, и второй стал монополистом на девчонку. А, спустя ещё время, и он заменился. Перед отлётом он даже не удосужился попрощаться с ней, даже выпустить из закуточка. Спустя сутки её там нашёл новый начальник склада. Сердечный немолодой прапорщик с ужасом слушал сбивчивый рассказ девчушки на ломанном русском языке. Отвёл её к командиру батальона. Ну, а тому стало страшно и от рассказа, и от того, что его самого ждёт за недогляд. Комбат уж хотел замять эту историю, вернуть девчонку отцу, прибавив к ней раз в десять больше продуктов, чем дали прапора. Да не вышло. Делом этим заинтересовался ХАД – афганский комитет госбезопасности. А это уже международный конфликт! Ну и машина закрутилась… Был суд. Прокурор требовал по десять лет. Сколько дали – не знаю, но не расстреляли, это точно. Что правда, а что нет – один Аллах ведает, а рассказали мне об этом в Тургунди, где ночевали, когда шли колонной в Союз.

- Сволочи, - вмешался здоровяк, - мы бы потеряли гораздо меньше ребят, если бы эти тыловые крысы не насиловали афганок, не продавали оружие и боеприпасы.
_ Ну не скажи, вступил в разговор молчавший до сих пор третий участник беседы, худощавый, но, видно, что накачанный мужчина, - мне по долгу службы приходилось принимать сводки обо всех ЧП, случаях насилия и мародёрства, а потом подавать обобщённые отчёты наверх. Тут как не крути, а от боевых частей больше головной боли начальству. О том, как тащат ценные вещи из оставленных домов, при прочёске – даже и говорить не надо, Как половинят машины с мандаринами, апельсинами и товаром на постах – тоже можно закрыть глаза. Но, когда убивают ради красивых часов на руке, кучки денег – диву даёшься при мысли, что эти убийцы учились в советских школах, были октябрятами, давали пионерскую клятву, а сейчас носят значки комсомольцев. Вот одна такая «комсомольская ячейка» тормозила автобусы и обирала до нитки пассажиров. Богатый в автобусе не поедет, вот и получается, что у бедняков снимали часы, бусы, кольца, мятые, завёрнутые в платочки деньги. Недовольных расстреливали в ста метрах от машины. Вот ведь звери! Но, действительно, был анекдотический случай.
Придумали как-то на одной из горных точек интересную игру. Назвали её шутя «игрой в автоматики». У подножья небольшого перевальчика солдаты на посту предлагали проезжающим афганцам купить автомат АК-74, без патронов, разумеется. Напуганные местные жители, боясь подвоха, долго отказывались, но, постепенно врождённая торговая жилка аборигенов часто брала верх. Определяется договорная цена, происходит сделка, после которой её довольные участники душевно расстаются, получив одни автомат, другие деньги. Дорога, ведущая на перевал, не имеет ни одного ответвления. С одной стороны глубокая пропасть, с другой отвесная скала. А на спуске с перевала в шести-семи километрах от первой точки стоит вторая. Пока радостные афганцы трясутся на перевале, с гораздо большей скоростью на вторую точку летит информация по радиостанции: приметы машины, покупателя оружия, примерное место, куда спрятали автомат. И вот торжественная встреча!

- Дриш! (Стой!) Шурави контрол! Талаши! (Проверка!)

После наводки автомат, естественно, находился, иногда сразу, иногда спустя несколько часов. Следует неподдельное возмущение, гнев, импровизированная подготовка к расстрелу. Наконец, под занавес разыгрывается сцена разногласия в стане советских солдат, после чего афганцев отпускают. А те, чуть живые от страха, молятся своему аллаху, что так легко отделались. И нашла коса на камень!
Очередной новоиспечённый «владелец» автомата то ли подвох почувствовал, то ли просто испугался, а только взял, да и выбросил автомат в пропасть. Можно ли представить состояние «шурави контролёров» после шести часов безуспешных поисков? Автомат-то штатный, у молодого взаймы брали. И вот на тебе – нету! Пришлось всем ехать на первую точку, чтобы заставить признать афганца факт покупки автомата. Ему даже деньги вернули. Наконец, он привёл солдат к месту, где бросил автомат в пропасть. На поиски потребовался целый батальон. Нашли, слава богу! Афганца отпустили. Ну, поскольку правила игры стали достоянием гласности, шутников посадили. Так как «мокруха» не допускалась, да и шутка, видимо, понравилась военному трибуналу - дали немного, года по три, кажется.
Компания скупо рассмеялась. В ночной тишине, над притихшим озером даже этот негромкий смех отозвался звучным эхом. Догорал костёр. Здоровяк взял пустую бутылку, опрокинул над костром вверх дном, с интересом наблюдая за вспыхивающими при падении каплями водки.
- Пошли спать, - предложил кто-то
- Пожалуй…..


1997 г., 2-е апреля.

Господа офицеры...(песня здесь)

Господа офицеры двадцатого века,
Что в конце девяностых сорвали погон,
Где корабль? Где состав? Чтоб отсюда уехать…
И в кого нам послать свою пулю вдогон?

Кровь пролили сполна, и ничем не измерить
Горечь наших потерь, тяжесть нашей вины.
И кому же теперь мы обязаны верить,
Что России штыки, как и прежде нужны

Годы прожиты зря, ну, а судьбы России,
Их решили без нас, так бывало не раз,
Мы за службу свою ничего не просили,
Так за что же господь нас карает сейчас

Мы теряем в строю боевых офицеров,
Жизнь свою прожигаем в кабацком дыму,
Неужели так дёшево стоила вера,
И святая присяга не нужна никому

Мы устали внимать словесам демагогов,
Кто за тридцать монет продал совесть и честь,
Верьте мне, господа, бог накажет их строго,
Если только конечно, на свете бог есть.

Пропасть.

Вяло затренькал будильник. Михаил с огромным трудом разомкнул глаза. Мутному взору открылся надоевший до чёртиков холостяцкий интерьер его квартиры. Только на утреннюю похмельную голову Михаил время от времени ужасался скудности и пошлости своего существования. Стол, засиженный мухами, гора пустых водочных бутылок и несколько недоеденных консервных банок из солдатского сухого пайка. С трудом всплывал в памяти вчерашний день, - Михаил в который уже раз медленно довёл себя до состояния невменяемости, изредка беседуя сам с собой в перерывах между стаканами, а, чаще в молчаливом раздумии о той безысходности, в которой он оказался.

Шесть месяцев назад старший лейтенант Михаил Фомин прибыл из Афганистана в этот забытый богом туркменский городок и назначен командиром роты. Радость оттого, что вернулся с войны, что получил повышение по службе, растаяла через неделю. Больше всего удручало положение в роте. Стоя перед строем солдат, Михаил пытался найти в их лицах хоть тень интеллекта, хоть искру интереса к жизни.

- Боже мой, дегенераты какие-то, - сокрушался старлей, проведя первую беседу с сержантским составом. Но, самое обидное и огорчительное, что и офицеры, ставшие под его начало, встретили его, если не враждебно, то уж, во всяком случае, не с распростёртыми руками. Впоследствии оказалось, что своим прибытием Михаил перешёл дорогу в карьере одному взводному. Другой же, побывав в своё время ротным, теперь в свои тридцать лет стал законченным алкоголиком.
Однако Михаил не собирался просто так складывать крылья. Его богатому воображению уже виделась радужная картина. Перед строем занюханного полка торжественным маршем вышагивает подтянутое подразделение капитана Фомина. Проверяющий офицер с удовлетворением делает пометки в блокноте. А вот рота уже на стрельбах. Возбуждённый полковник-председатель проверочной комиссии крепко жмёт руку Михаилу и растроганно произносит:
- Спасибо, капитан! А я уже и впрямь решил, что выродились настоящие офицеры.
А в Москву уже летят представления на досрочное звание, на вышестоящую должность. Такие грёзы побуждали к действию.

Но очень скоро оказалось, что рота была в подчинении у Фомина с подъёма до завтрака и с ужина до отбоя, а посему качественно получались лишь зарядка да вечерняя проверка. Скулы сводило у ротного, когда солдат уводили на хозяйственные работы. Никогда не отпадала необходимость класть кирпичи, отрывать котлованы, строить заборы и убирать мусор. А обучать стрелков, строевиков, механиков, водителей, разведчиков достаточно было только на бумаге, в отчётной документации – журналах боевой подготовки и бланках расписаний.
Михаил не мог угомониться и пошёл к командиру полка.
- Эх, батенька, - устало протянул полковник Агзамов, - от каждодневных проблем нам никуда не уйти, а истинная заслуга командира роты как раз и состоит в том, чтобы именно в этих условиях вывести роту в передовые.
- Как? – чуть не сорвалось с уст Михаила. Но он тут же осёкся. Понял, что совсем не то и не так хотел сказать командир полка. Да не сказал. То ли погоны не позволили, то ли ещё что.
А через месяц старший лейтенант Фомин так прочно увяз в ротной канцелярии, что уже ни о чём не заикался. Без старшины и техника все проблемы упали на его плечи – портянки, простыни, вещевые и продовольственные аттестаты, книги учёта имущества, неисправная техника и т.д. Командиры взводов лениво обозначали свою деятельность и откровенно радовались промахам молодого ротного. А тут получила подтверждение ещё одна истина – там, где начинается работа, кончается дисциплина. Михаил не успевал реагировать на все случаи пьянок и драк в роте. По сути дела, всё разбирательство должно пройти за ночь потому, что утром все пьяницы и драчуны должны идти на работы. И посыпались на офицера бесконечные взыскания, которые и ввели его вконец в состояние меланхолии.
Михаил посмотрел на жизнь в полку другими глазами. Большинству офицеров и прапорщиков служба в полку давно уже стала тяжёлым, неприятным, но обязательным бременем. Причём, выполнение служебных обязанностей заканчивалось, как правило, сразу же после утреннего полкового развода на занятия (понимай - на работы). Одни с полкового плаца бежали в магазин за водкой и коротали потом время где-нибудь на пустыре. Другие до одури резались в карты у кого-нибудь в каптёрке, опять же на водку. Третьи украдкой проникали в квартиры жён офицеров-службистов и пьяниц, где самозабвенно занимались любовью. И лишь единицы из числа будущих карьеристов штудировали в тиши кабинетов уставы, наставления, готовя себя к академии и презирая остальных за их слабости и низменные страсти.
Михаил всеми силами старался примкнуть к последним, ибо не терял надежды на лучшее будущее. Но разочарования в службе оказались сильнее, и, однажды под вечер Фомин впервые оказался в офицерском кафе.
Не будучи искушённым в местном этикете, Михаил скромно занял столик в углу. Среди завсегдатаев кафе приход новичка не остался незамеченным. К его столику уже не совсем твёрдой походкой приблизился старший лейтенант Князев. Он был уже в том возрасте, когда его сверстники ходили майорами.
- Привет, Мишаня! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть! Не желаешь угостить?

Михаила передёрнуло от такой фамильярности. Никогда на службе их пути не пересекались, а тут, ишь ты, и как звать знает…
- О! Да я вижу, тут идёт борьба с алкоголизмом, - продолжил наведение мостов Князев, не заметив на столе привычного напитка, - а я и не знал, что у нас тут и кофе подают.
Михаил кивнул, непонятно на какой вопрос отвечая, и жестом пригласил Князева к столу. Бойкая официантка мигом заставила столик запотевшей бутылкой водки и лёгкой закуской. Князев привычным движением разлил водку по гранёным стаканам и высокопарно произнёс:
- За знакомство! Валерий.
- Михаил.
Выпили. Символически закусили огурцом.
- Я давно наблюдаю за тобой, Миша. И даже не хочу тебя ни о чём расспрашивать, Напротив, если ты не возражаешь, я сам расскажу, о чём ты сейчас думаешь и чего желаешь.
- Ты что, прорицатель?
- Ага, что-то в этом роде. Итак, ты окончил училище с красным дипломом. Затем, движимый высокими идеями и честолюбивыми планами, напросился в Афган. Там, не в пример умным и красивым, навоевался, заработал дырку в грудь, орден на грудь, а с орденом очередной заряд активности. В это туркменское пекло ты приехал максимум на год, зарекомендовать себя, получить повышение и свалить отсюда или в академию, или в центральный округ, или за границу. Но тебя преследуют неудачи. А, кроме того, твоя жена не хочет ехать в эту Тмутаракань.

Михаил рассмеялся:
- А вот и нет, цыганка старая! Во-первых, у меня синий диплом, а, во-вторых, я не женат.
- И цыганка имеет право на ошибку. А в остальном, выходит, я прав?

Не хотелось Михаилу говорить на эту больную тему. И к его радости Князев сам перевёл разговор:
- Какое уж там прорицательство. Я сам прошёл через это. И давно уже мог быть комбатом, а, может быть, и начальником штаба полка. У меня тесть знаешь, кем был?
- А что, умер?
- Да нет, я с женой развёлся. Вообще, передумал я делать карьеру. Не хочу быть холуём и лизоблюдом. Хочу на гражданку, у меня эта армия вот где сидит.

И при этих словах Валерий хлопнул ладонью по шее.
- А чего же ты служишь? – удивился Михаил.
- Ха! А ты знаешь, как тяжело отсюда уйти? Ты хоть водкой залейся, забудь дорогу в полк – тебя всё равно будут воспитывать. Я уже два суда офицерской чести прошёл, из партии сразу же выгнали, а когда документы на увольнение послали, сверху ответ – сами виноваты, воспитывайте!
- А что делать то?
- Ха-ха-ха! Что делать? Вот здесь сидеть и пить.

Князева уже порядочно развезло. Он перевернул пустую бутылку вверх дном, вылив последние капли на несвежую скатерть, и махнул официантке – неси ещё.
Михаил тоже почувствовал кружение в голове. Но уходить не хотелось. Ему вдруг показалось, что боль неудач отпускает, и теперь уже не стыдно было признаться, что “старая цыганка” действительно вещун. Подвыпивший молодой старлей уже хотел вступить в спор – кому угощать, но тут за спиной раздался приятный женский голос:
- Привет, мальчики. Я вам не помешаю?
- О, Мариночка, как можно? – засюсюкал Валера, - Вы нас очень обяжете…

Язык Князева безбожно заплетался, и витиеватый комплимент застыл на полуслове. Женщина была красива. На вид лет тридцати, одета с безупречным вкусом. Чёрные, как смоль волосы мягко лежали на плечах. Искусный макияж выгодно подчёркивал карие глаза и пухлые чувственные губы. Больше всего Михаила поразили её, будто точёные, ноги, колени которых соблазнительно прикрывались юбкой из неземного материала. Само присутствие этой прекрасной незнакомки как-то не вязалось с убожеством кафе-забегаловки. Михаил оробел и ничего не смог прибавить к лепету Князева.
Женщина, преодолевая какую-то внутреннюю неприязнь к нетрезвому офицеру, спросила:
- Что же Вы, Валера, не представите нас друг другу? Мне прямо неловко навязывать вам своё общество…

Князев вскочил, попытался щёлкнуть каблуками и произнёс, видимо, последние членораздельные фразы:
- Рекомендую, старший лейтенант Фомин Михаил, герой Афгана, храбрый офицер, прекрасный товарищ, и несравненная Марина Николаевна! Прошу любить и жаловать!

Выпалив эту заученную фразу из какого-то пошлого старинного романа, Князев полностью потерял способность к ясному мышлению. Хлобыстнув ещё один стакан водки, он ушёл в себя, бормоча под нос о том, как опротивела ему армия.
А Марина и Михаил всматривались друг в друга, уже без слов проникаясь симпатиями. Михаил хотел как-то нарушить затянувшуюся паузу, но Марина опередила:
- Михаил. У Вас хорошее имя. Звучное имя. А можно мне называть Вас просто Миша? Я часто видела Вас в городке. Вы выглядите таким гордым и неприступным. Трудно быть героем?
- Марина Николаевна, зачем Вы…
- Не хочу быть Мариной Николаевной. Это для таких, как он, - она кивнула в сторону Князева, - моё отчество, как щит от фамильярности. А с Вами я не хочу выглядеть пожилой учительницей начальных классов. Зовите меня Мариной.
- Я постараюсь. Но скажите мне прежде, зачем Вы хотите меня унизить? Мы ведь с Вами едва знакомы.… О какой гордости идёт речь? Вы меня совсем не знаете.
- Не знаю, - лукаво улыбнулась Марина, - но хотелось бы узнать… Миша, закажите что-нибудь. Я и сама могу. Но неудобно как-то в обществе с кавалером.

Смутившись, молодой человек, ругая себя за недогадливость, поспешил принести бутылку шампанского и вазу с фруктами. Эффектно хлопнув пробкой, разлил пенящийся напиток в настоятельно вытребованные бокалы (не из стаканов же пить), поднёс Марине и вопросительно взглянул на неё.
Марина рассмеялась, глядя на него:
- Миша! Ну, Вы прямо, как хорошо вышколенный… солдат (“Хотела сказать – лакей” – с обидой подумал Михаил.) Ну, возьмите же, наконец, всю инициативу в свои руки! Ну? Ваш тост?
- Я хочу выпить за наше знакомство. Мне кажется, оно будет приятным.
- Прекрасно сказано. С удовольствием присоединяюсь.

Выпили. Холодное шампанское приятно “обожгло” горло, однако занять даму завлекательными речами Михаил по-прежнему не мог. За годы Афгана и дни здесь вконец утратилась способность к флирту. Да и уместен ли был бы флирт с этой необыкновенной женщиной?
- Знаете, Миша, - надкусив виноградинку, продолжила Марина, - Вы – странная личность для наших мест. Чураетесь больших компаний, не играете, как многие здесь, в карты, вместо водки пьёте со мной шампанское, что само по себе тут является, чуть ли не признаком дурного тона. Эта непохожесть на других и зародила мысли о гордости и проч. Хотя, не скрою, этим Вы и интересны мне. Скажите, что Вы не сердитесь на меня.

Всё сказанное Михаил воспринял не иначе, как комплимент в свой адрес. Застенчивость окончательно исчезла, и захотелось понравиться этой женщине:
- Сердиться на Вас – значит, признать правоту Ваших предположений, Марина Ник…, простите, Марина. По-моему, самое худшее в жизни, это быть непонятым или неправильно понятым. Вот и Вы неправильно поняли меня. Должен огорчить Вас… Я не ханжа, и все пороки, перечисленные Вами, свойственны и мне. Я люблю большие компании, но близких и надёжных друзей, во-вторых, я считаю себя неплохим игроком в преферанс, но с людьми серьёзными и порядочными, и, уж конечно, не на водку. Ну и, наконец, водку я пью, но не привык разбавлять её работой и наоборот.
- Какой у Вас философский склад ума! Сколько Вам лет, Миша?
- Ну вот. Вы опять хотите поставить меня на место.
- Господи! Какой Вы колючий! Давайте лучше выпьем. Предлагаю выпить на брудершафт и перейти на “ты”. Тогда Вы не будете думать, что я хочу поставить Вас на место.

Чокнулись, выпили, шампанское слегка ударило в голову, и Михаил испытующе посмотрел на Марину – целоваться надо?
Марина угадала немой вопрос:
- Да, Миша, действительно здесь целоваться неудобно.

Он кивнул, но подумал про себя: “Она, значит, замужем. Но поцелуй всё-таки за мной”. Впервые за долгое время Михаил обрёл душевный покой. В обществе с Мариной он забыл о служебных неурядицах, об одиночестве. Беседа текла, как ручеёк и доставляла обоим огромное удовольствие. У стойки бара заиграл магнитофон. Зазвучала, забытая прежде, но такая приятная музыка, что Михаил не выдержал:
- Жаль, что здесь не танцуют, а то бы обязательно набрался смелости и пригласил бы тебя.
- Приглашение принимается, мой смелый рыцарь, только при условии, что ты пригласишь меня к себе домой. Как думаешь, это не наглость с моей стороны?

Михаил поверить не мог, что женщина, которую он уже обожал, сама предложит то, о чём он и мечтал. Главное, не выдать своей чрезмерной страсти и ответить в том же тоне:
- Условия принимаются, наглости не замечено.

Они вышли на совершенно тёмную улицу. Михаил охватил Маринины плечи, прижал к себе, нашёл губами её губы и жадно приник к ним. Он почувствовал дрожь, пробежавшую по её телу, почувствовал все её десять пальцев, гладивших его спину и плечи. Михаил опустил руку на ягодицы, ещё ниже, приподнял юбку и нащупал верхний край ажурных чулков. “Господи, - пронеслось в голове, – чулки в Туркмении, это, как верблюд на полюсе”. Однако физическое ощущение их руками настолько возбудило его, что остановить мог только насмешливый голос Марины:
- Что-то совсем непохоже на братский поцелуй

У Михаила внутри оборвалось: “Всё, не пойдёт”
- Веди меня, мой смелый рыцарь, - развеяла Марина его страхи.

Михаил тихонечко отомкнул дверь квартиры. Страшно не хотелось включать свет и показывать убогость комнаты. Слава богу, Марина и не просила об этом. Они наощупь прошли в глубину комнаты и сели на кровать.
- Ну что, приглашай танцевать.

Но обоим предложение показалось таким абсурдным, что они рассмеялись. Михаил осторожно взял Маринины ладони и прижал к своим щекам. Длинные, аккуратно отполированные ногти ласково царапали лёгкую щетину. Отвыкший от женских прикосновений, Михаил жадно вдыхал забытые запахи. Он, то зарывался в шелковистые чёрные волосы, то опускал голову на колени Марине. Эти каскады запахов уносили бедного юношу в мир больших городов с их площадями, фонтанами, театрами; в мир других отношений между людьми; в мир других ценностей, в мир его детства.
Марина, смущённая необычным для неё проявлением чувств, сама испытывала неведомое доселе блаженство от этих мужских прикосновений. Михаил уже не казался ей стеснительным мальчишкой. Искра приближающегося оргазма несколько раз пробегала у неё между ног, низу живота, спине; а она даже юбку ещё не снимала…
- Родненький! Боже, что со мной?! Я умру сейчас…

Михаил нежно, почти бестелесным прикосновением стянул с неё юбку, блузку, бюстгальтер, трусики. Марине казалось, будто беличья кисточка скользит по её телу, то тут, то там…


Наступило утро. Михаил раскрыл глаза. Несмотря на вчерашнюю мешанину из напитков, голова на удивления была ясной. Осторожно вытянув руку из-под Марининой головы, взглянул на часы – было без пяти минут семь. На сон ушло не более двух часов, а сил и настроения на троих хватит. Хотелось определить – спит ли Марина или собирается с силами, чтобы встать. Дрожащие ресницы выдали женщину. Утро без макияжа, хоть и не портило, но явно выдавало её возраст. Марина будто почувствовала взгляд на себе:
- Тебе пора?
- А тебе?
- Давно уже.

Она встала, завернулась простынёй и прошла в ванну. Михаил, стыдясь несвежей постели, быстро накрыл её одеялом и направился на кухню варить кофе. В ожидании Марины он пытался оценить происшедшее. Ночь была ошеломляющей, никогда прежде Михаил не встречал такую ненасытную женщину. Она предавалась любви так, как будто на рассвете шла на эшафот. Под конец Михаил чувствовал себя обескровленным и истощённым. Искушённая в сексе, Марина, не стыдясь, склоняла его к таким вещам, которые молодому человеку даже в голову никогда не приходили. Но, главное, что пытался понять Михаил – была ли это мгновенно охватившая страсть или обычная постельная интрижка. В этот момент на кухню зашла Марина, уже одетая, с вновь нанесённым макияжем. Молча села за стол, взяла чашку с кофе, сделала глоток. Михаил не выдержал тишины:
- Чего же мы молчим?
- А о чём говорить?
- Ты замужем?
- Да. А в каком ещё качестве я могу жить в этой дыре?
- А в этом качестве тебе нетрудно было провести ночь со мной?
- Грубишь. Ты говоришь со мной в таком тоне, как будто после этой ночи получил права на меня.

Михаил усмехнулся:
- Ну, да, французы говорят, что совместно проведённая ночь ещё не повод для знакомства.
- Миша, - вспылила Марина, - это пошло. У меня такое впечатление, что мы вчера чересчур старались выглядеть порядочными, а сегодня в этом необходимости нет. Я стараюсь не задевать твою личную жизнь; будь добр отвечать мне тем же. И потом, неужели больше не о чем разговаривать?
- Я не собираюсь лезть в твою личную жизнь. Но ведь получается, что я чем-то нарушил твой покой. Надо же дать какое-то определение тому, что происходит.
- Эх, Миша, я тебе ещё вчера говорила, что ты неисправимый философ. Разве я требую от тебя объяснения, обещания…


- - - - - - - - - - - - - -



Многое изменилось с той незабываемой ночи. Старший лейтенант Фомин стал откровенно тяготиться службой. Раздражало, если на утреннем разводе командир полка оставлял часть солдат в распоряжении Михаила. Сам себя успокаивая, что с пятью-шестью подчинёнными бессмысленно проводить какие-либо занятия, командир роты торопливо отправлял солдат либо в парк под руководством командиров взводов обслуживать технику, либо на бесконечную уборку территории, либо ещё куда-нибудь. Временами он с ужасом понимал, что солдаты предоставлены сами себе, взводные сами себе, а он сам себе. На ум приходила присказка – кошка бросила котят, пусть ……., как хотят. Страшно было признаться самому себе, насколько неистово страсть к этой женщине поглотила его. Эта страсть парализовала его волю, лишала твёрдости и, пожалуй, достоинство.
Хотя на следующий день после ночи любви Михаил узнал, что Марина – жена майора Пастухова, начальника штаба полка, этот факт не шокировал его. Напротив, это обстоятельство придавало определённый шарм их связи, ибо выходило за рамки обычной интрижки с какой-нибудь полковой дамой. Не мог Михаил поставить в один ряд с другими женщинами ту, которая казалась чуть ли не богиней, Венерой Милосской. Однако чувство такта не позволяло юному любовнику проявлять амикошонство и фамильярность к Марине. Боясь скомпрометировать её при случайных встречах, он обменивался с ней лишь кивком и ускорял шаг. Вся надежда была только на вечерние часы в офицерском кафе.
Но Марина, оказывается, была нечастой его посетительницей. Много вечеров пришлось провести за столиком в одиночестве или в нежелательных компаниях. Смена образа жизни породила долгие раздумья.
Что толкает женщину на измену? На первый взгляд, семейные неурядицы, необустроенность быта, отсутствие цивилизации во всех её проявлениях, невнимание и пьянство мужа, его загубленная карьера. Но жизнь не укладывается в привычные рамки, Присмотревшись к семье своего взводного старшего лейтенанта Фисенко, законченного алкоголика, Михаил не переставал удивляться. Окончательно потеряв веру и надежду в лучшую долю, потеряв привычный человеческий облик, Фисенко продолжал нежно и трогательно любить свою жену, тихую и неприметную. Как-то раз, как обычно пьяный, пришёл он домой. Жена гладила бельё. Увидев мужа, она принялась причитать, что де загубил он ей жизнь, умереть хочется. Не найдя слов оправданья и желая хоть как-то искупить свою вину, Саша Фисенко произнёс:
- Ларисонька! Ох, как же я тебя люблю!

И с этими словами, как бы в доказательство, он взял раскаленный утюг и прижал к своему плечу. Рыдающая жена бросилась на грудь мужа. Эта иезуитская клятва оказалась красноречивей долгих признаний и оправданий. Пьяная выходка, скажет кто-то. Может быть…. А чем объяснить тот случай, когда жена Фисенко, Лариса чуть не выцарапала глаза соседке после того, как та попыталась пожалеть её за жизнь с алкоголиком:
- Не смей своим грязным языком трогать моего мужа!

Совсем иначе было в семье Пастуховых. Муж – блестящий и перспективный офицер, недавно с академии, скоро в Германию. Заботливый отец, любящий муж. Наверняка, иногда дарит жене столь редкие здесь розы. Марина эффектная, если не сказать обворожительная, женщина. Держится с достоинством и даже с некоторой холодностью с теми, кто “ниже её ростом”. Благополучная, на первый взгляд семья, а вот….
Жизнь состоит из парадоксов. Запах палёной кожи говорит о любви убедительней, чем свежие алые розы; вечно пьяный муж – ближе и роднее, чем холёный, уверенный в себе и в завтрашнем дне супруг. “Вот, где нашло приют постоянство”, - сказал бы Александр Дюма устами Атоса.

Впрочем, с каждым новым днём, проблемы морали всё меньше волновали Михаила. Древние инстинкты самца взяли верх над сомнениями. Молодому человеку льстило, что такая женщина отдала ему предпочтение. Обладать подобным совершенством – разве не вожделенная мечта любого мужчины? Была ещё одна подленькая мыслишка – наставил, мол, рога майору, который в силу своего служебного положения частенько объявлял взыскания нерадивому старшему лейтенанту. Щенячий восторг порой во время офицерских попоек готов был вырваться наружу в виде пошлого рассказа в компании: “ Вы не представляете, мужики, с кем мне однажды удалось переспать!” Но провидение всякий раз удерживало его.
Минуло более месяца с той ночи. Михаил потерял всякую надежду на встречу с Мариной, когда однажды вечером вошла она. У Михаила захватило дух, сердце застучало с бешеной скоростью, а в голове пронеслось: “О, боже, кажется, я люблю её…. Вот что значит истинное наслаждение – увидеть её и умереть от инфаркта”
Марина прошла к стойке, что-то заказала, затем повернулась в поисках свободного столика. Её подход к столику Михаила не вызвал никаких подозрений относительно симпатий к его хозяину.
- Свободно?
“Занято”, - сказал про себя Михаил, а вслух:
- Конечно.

Марина села:
- Привет. Как поживаешь?
- Не знаю. Наверное, так, как ты спросила – просто поживаю.
- Что так мрачно?
- Я люблю тебя.
- Давно не приходилось слышать признаний в любви. Приятно.
- Коллекционируешь?
- Нет

Официантка принесла для Марины рюмку ликёра и чашку кофе. Михаил переспросил:
- Ну что скажешь в ответ?
- А что я должна сказать? Я замужем. У меня прекрасная дочь.
- Разведись.
- А потом?
- Мы поженимся. Ребёнка я удочерю.
- Ты предлагаешь вместо дворца рай в шалаше?

Михаила покоробило от этих слов. В них сквозил неприкрытый цинизм.
- Марина, неужели ты такая практичная женщина, что для тебя внешнее благополучие важнее любви?
- Ты прав, мне хочется благополучия, тепла и уюта. Всё это даёт мне мой муж. И потом, как тебе не покажется странным – я люблю его.
- Не понял, - у Михаила действительно не укладывалось в голове, - разве можно так?
- Эх, Мишенька, - смягчилась Марина, - знать бы, как может сложиться жизнь, многое сделал бы иначе. Мне уже тридцать. В девятнадцать точно знала – чего хочу от жизни и от мужа. Сама дочь военного, я прекрасно знакома с кочевой жизнью офицера. Павел, мой муж, любил меня со школы. Он был тогда в десятом классе, а я в восьмом. Боже, как он трепетно ухаживал за мной, какие нежные письма писал все четыре года, пока учился в училище. Незадолго до выпуска сделал мне предложение. Я согласилась, но выставила очень жёсткие условия. Сказала, что меня не устраивает походная жизнь офицерской жены, нуждаюсь в театрах, приличном обществе. Потом определила ему, через сколько лет он должен стать командиром роты, начальником штаба батальона, в каком году поступит в академию. И ты знаешь, Паша год в год выполняет эти условия. Вот разве что в академию поступил лишь со второго раза, зато, минуя должность командира батальона, назначен после академии сразу начальником штаба полка. А ему ведь всего тридцать два года. Конечно, я всё это время помогала ему, как могла. Но, главным образом, такой взлёт в карьере получился благодаря его уму и целеустремлённости, а ещё, надеюсь, потому, что он боится потерять меня. Истекает срок моего добровольного согласия на затворничество в дальних гарнизонах. И Павел выхлопотал направление в Германию. После Москвы мне тут в этой дыре особенно противно, гораздо больше, чем тебе. Мне неприятны местные полковые дамы. Они упростились до состояния амёб. Занятий всего - поскандалить с мужем из-за загубленной молодости, посюсюкать с сопливыми детишками, да облить грязью соседку. Представляю, с какой радостью перемыли бы они мне косточки ну, хотя бы, за связь с тобой.
Марина прервалась, чтобы отпить ликёра и кофе. Михаил закурил уже четвёртую сигарету, осмысливая сказанное. Ему захотелось определиться, к какой категории относится он сам – членом приличного общества или неприличного, перспективным офицерам или неудачникам, простейшим амёбам или сложным организмам. Хотелось утешить самого себя: смотри – три года офицером, а уже ротный, орденоносец, имеешь опыт боевых действий. Потом вспомнилось утреннее увиливание от занятий с собственными солдатами – стало неуютно от стыда.
Марина тем временем продолжала:
- Только теперь, спустя годы, я поняла, что когда я ставила Павлу условия, забыла сказать главное – чтобы он любил меня так же, как тогда, в десятом классе. Кажется, скажи я ему тогда об этом – не жалела бы сегодня ни о чём. Он любит меня без сомненья, но…( Марина усмехнулась) странною любовью. По-моему, у меня появилась соперница – служба. Даже дома он не перестаёт по телефону командовать полком. С каким рвением он собирается на совещания, учения, командировки. Конечно, по возвращении букеты живых цветов, рассказы о впечатлениях, ночные ласки. Но цветы мне кажутся из пресс-папье, рассказы неинтересными, а ласки неискренними. Живём в интиме в лучшем случае два раза в месяц. Хотя, и не это главное. Вокруг мне все завидуют, пророчат быть генеральшей. Но, чувствую, зависть чёрную, убить готовы. Жена командира полка, хоть и выше по рангу, но знает, что её мужу с этой должности только на пенсию. Раньше хоть дочка скрашивала недостаток внимания мужа. Но сейчас она у моих родителей, учится в третьем классе, здесь, в Туркмении, разве учат!? Иной раз хочется крикнуть мужу – стой, посмотри, что стало с твоей женой, пока ты делаешь свою карьеру? А потом одёрнешь себя – ты же сама этого хотела. Кроме того (Марина деланно рассмеялась), я боюсь, что если поставлю его перед выбором: я или служба, он выберет службу.

Марина горестно вздохнула и умолкла. Михаилу хотелось как-то разрядить обстановку:
- Так заключи договор со мной, не забыв на этот раз включить пункт насчёт себя. Ты всю жизнь будешь моей путеводной звёздочкой. Это серьёзное предложение.

Женщина грустно улыбнулась:
- Во-первых, вряд ли я соглашусь начать жизнь сначала. Во-вторых, никакая женщина не сможет быть путеводной звёздочкой больше одного раза. Ну, а в-третьих, я люблю мужа, сейчас, пожалуй, больше, чем когда-либо.
- А как же наша ночь?
- Миша, это была попытка убежать от себя. Я потеряла власть над мужем и была вне себя от этого. Хотела наказать его, а наказала себя. Теперь я боюсь потерять мужа.

Михаил отбросил все высокие чувства, ему хотелось близости с этой женщиной.
- Пойдём ко мне! – без обиняков предложил он.
- Ты предлагаешь мне стать твоей любовницей? Остынь, Миша. Оглядись вокруг, сколько хорошеньких женщин, которые пойдут за тобой, только помани.

Михаил чувствовал, что с потерей этой женщины он теряет смысл жизни. Вконец утратив контроль над собой, жёстко произнёс:
- Ну, а если я пойду к твоему мужу и расскажу, что ты моя любовница?

Взгляд Марины потемнел от гнева. Ни страха, ни раскаяния не увидел Михаил на её лице. Как хлёсткими пощёчинами она ответила:
- Ты не пойдёшь к нему потому, что ты трус. Только трус способен так низко шантажировать женщину. Ну, а если пойдёшь… что ж… я на коленях буду вымаливать прощения у мужа, поползу за ним на край света. А если не простит, буду одна воспитывать дочь всю жизнь, проклиная тебя и себя за минутную слабость. Господи! Да ты мизинца моего мужа не стоишь! Мужчина! Только что в штанах! И я, хороша шлюха, коль польстилась на такую мразь!

Марина резко встала и вышла из кафе, нисколько не заботясь, что громким уходом привлекла внимание всех присутствующих.


- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -


Вяло затренькал будильник. Михаил с огромным трудом разомкнул глаза. Страшно болела голова. Пытаясь сосредоточиться, Михаил поискал на столе, чем похмелиться. Ничего не было. Вот уже пятый месяц утро начиналось таким образом. Потом поиски денег, водка и тяжёлая бессмысленная пьянка до глубокой ночи с друзьями, имён которых он даже и не знал. Хотя, постой, вчера заходил Валерка Князев, новости принёс. Пришёл приказ о снятии старшего лейтенанта Фомина с должности командира роты. И что-то ещё.… Вот, блин, память.… А! Майор Пастухов убыл вместе с семьёй в Германию, к новому месту службы. Ну и чёрт с ними! Где бы денег занять?

26 июня 1997 г.

Транзитный пассажир.

Скорый поезд «Москва – Тула» замедлял свой ход после ночного бега по бескрайним полям России. Конечная станция. Из купейного вагона на перрон тульского вокзала неспеша вышел молодой человек лет 25-ти. Его никто не встречал. Не обременённый багажом, держа в руке лишь лёгкий чемодан, он твёрдым шагом направился к стоянке такси.
- В гостиницу, - небрежно бросил он водителю.
- Какую?
- Приличную…

Администратор гостиницы, женщина бальзаковского возраста с обличьем вышибалы, категорически замахала руками, - какие, мол, номера? Люди сутками ждут освободившиеся…
- А Вы поищите!

Отсутствие жалкого просительного тона, небрежные ленивые манеры пришельца вконец выбили почву из-под ног изумлённого администратора:
- Но «Люкс» - то Вы не возьмёте?
- Именно «Люкс» и возьму

Двухкомнатный номер претендовал на «Люкс» с большой натяжкой. Старый обшарпанный чёрно-белый телевизор, давно нестиранные шторы, жёлтые ванна и туалет, постельное бельё, хоть чистое, но ветхое, - кажется, - ткни пальцем и дырка…

- Послушайте, как Вас там, - надменно обратился новый постоялец к ошарашенной администраторше, - я намерен заняться в вашем городе. Потрудитесь привести номер в соответствие с требованиями!
- Будет исполнено, - пролепетала побледневшая женщина.

Эх! Нет ничего действеннее против местных царьков и хамов, кроме, как вежливая грубость и грубая вежливость. А, если к этому добавить краткий перечень бюрократических терминов типа “соответствие”, “ требования” и т. д., - это и будет стандартным набором, которым пользовался ещё в незабвенные времена Остап Берта Мария Бендер Бей.

Алексей Ромашов (а именно так звали молодого человека) вышел на людную центральную улицу города. Дел, собственно, никаких у него не было. В этом городе у Алексея не было ничего – ни родных, ни друзей, ни знакомых. Не было мест, связанных с приятными воспоминаниями; вызывавших ностальгию о былых временах. Этот город был чужд Алексею. Раздражение вызывали по летнему буйная растительность, бодрые голоса прохожих. В этом городе жила бывшая жена Алексея.
Короткая, как жизнь мотылька, вспыхнула и угасла Алёшкина любовь. И дело совсем не в том, что Ромашов оказался ветреным и легкомысленным человеком. Напротив, он был без ума от своей жены. Ленкину фотографию он носил в кармане гимнастёрки, в медальоне на шее, на прикладе автомата прикреплённую кнопками. Каждую минуту черкал сумасшедшие письма “ дорогой, любимой, единственной”… А вон как вышло… Жестокая, циничная Ленкина измена, до смешного легко вскрытая, обрамила “любовь” в чёрную траурную рамку. Ладно бы уж, когда муженёк воевал в Афгане. А то чуть ли не на глазах. И как только Лёшка не умер от горя?! Как не спился от тоски?... Лейтенант Ромашов сумел взять себя в руки, не стал искать свою пулю в бою, забвенья в вине. Именно жизнью можно доказать, что конец света пока ещё не наступил, а будущее всё также прекрасно.
Сослуживцы заметили, что Алексей в бою стал осторожен, хоть и не труслив; более приветлив с друзьями (раньше “любовь” затмевала), но более жесток к врагам. В каждом душмане он видел личного врага, посягнувшего на его жизнь. С утратой чувств Ромашов на многое приобрёл свой собственный взгляд. Война в Афганистане перестала быть для него дружественной помощью братскому народу. “ Американцы-то честнее были, - думал Алексей, - когда говорили, что вторжение во Вьетнам - защита жизненно важных интересов США” А пресловутый лейтенант Колли, который сжёг дотла вьетнамскую деревеньку Сонгми, стал находить понимание в сердце Ромашова. Можно копать глубже и глубже, коснуться времён Ивана Сусанина, войны с Наполеоном, отечественной войны 41-45 годов… и сделать выводы – борьба с партизанами не имеет правил, в этой борьбе нет места снисхождению, милосердию. Здесь все средства законны и хороши. В Европе, уж, коль проиграно генеральное сражение, пожалуйте ключик от города, от крепости! Страна сдаётся на милость победителю. Может, это и отличает варварство от цивилизации?! Но как бы там не было, нынешний лейтенант Ромашов, если ввязывался в бой, то до полного уничтожения; если налетал на засаду, никогда не отступал, дрался до остервенения, награждал врага морем огня, пленных не брал, порой самолично расстреливал их. Свои потери бесстрашный офицер окупал десятикратно. Жалобы старейшин, командования афганских частей никогда не трогали Алексея. А на упреки , замечания и взыскания своих начальников отвечал: “ Если вы можете воевать по-другому и лучше, идите вместо меня.” И случилось то, что должно было случиться. Душманы спешно снимали засады, едва завидев бортовые номера БТРов взвода бешенного шуравикомандора, а недобрая слава прокатилась за пределы кандагарской провинции. Ходили даже слухи о солидном вознаграждении за голову “Росомахи” – под таким позывным знала его душманская братия, ненавидевшая и одновременно восхищавшаяся им, как воином.

Командование не жалело чернил на представления его к наградам за “беспримерное мужество”, а политработники также не жалели сил в приостановлении наградных за “неоправданную жестокость и самоуправство”.
“Собаки лают, а караван идёт”, – считал Алексей, компенсируя невнимание к себе трофейными деньгами, телевизорами и магнитофонами. Не один офицер мог поблагодарить Ромашова за милый презент, чтобы “жизнь не казалось такой скучной в этой дыре”. У многих вызывало зависть то обстоятельство, что лейтенант Ромашов мог позволить себе выписать из Кабула через лётчиков виски, джин, а на офицерской пирушке великодушно выставить “заморские напитки” на общий стол. Так незаметно пролетел второй и последний год службы в Афгане. Фортуна не имела права уж совсем обойти вниманием своего баловня. Два ордена “Красной Звезды”, досрочное звание старлея, должность командира роты в обмен на ранение, контузию, желтуху, могли порадовать разве что родителей. Сам же Алексей давно освободился от юношеских иллюзий. Афганские пески, казалось, добавили ему десяток лет, но лишили цели. Однако житейские проблемы да служебные обязанности придавали смысл бренному существованию. Вот и сейчас была необходима последняя встреча с бывшей женой, чтобы забрать личные вещи, кое-какие документы, да гитару, которой Ромашов очень дорожил.
Предстоящая встреча с Алёной не очень радовала Ромашова. Чего уж приятного быть в обществе с человеком, которого любил до безумия. Любовь такая не может кончиться вот просто так, и, если положить на одну чашу весов дружбу, переросшую в любовь со страстными словами, поцелуями, объятиями, с общими друзьями, укромными местами памятных прогулок, тайными мечтами о будущих детях…, а на другую короткое, но такое скользкое смрадное слово “измена” – будто и не было года на забвение, на зализывание душевных ран.

Алексей ясно понимал, что никогда не пойдёт на вариант “разошлись-сошлись”. Мысль о том, что Алёна была в постели с другим, всю жизнь будет грызть, как червь яблоко. Ромашов мог представить её в роли любовницы, в роли врага, наконец, но в роли жены – увольте!
Вернувшись в гостиницу, Алексей с удовлетворением обратил внимание на существенные изменения, которые претерпел его номер. Комнаты блестели свежевымытыми полами, вода в графине свежая, белоснежные шторы, бельё видно из запасов завхоза. И даже над ванной долго и тщательно поработали, что она приобрела более или менее приличный вид. Спустившись в ресторан, и наскоро перекусив, молодой человек снова вернулся в свой номер. Он всё оттягивал момент, когда нужно было взять телефонную трубку и набрать знакомый номер. Не хотелось, чтобы на том конце отозвались её родители. Они до сих пор не ведают истинной причины развода. Так попросила она, мол, не сошлись характером.
Медленно со значительными паузами Алексей набрал шесть цифр. Насчитав восемь длинных гудков, он уже хотел положить трубку, но она вдруг отозвалась Аленкиным голосом:
- Алло! Алло! Кто говорит?
Алексей прикрыл трубку рукой, откашлялся и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, произнёс:
- Привет. Узнаёшь?
- Ой, Лёшка! Вот сюрприз! Как я рада твоему звонку? Ты где?
- Недалеко.
- Приезжай! Впрочем, лучше я. Где ты?

Та минута, первая минута общения, которой Ромашов боялся больше всего, будто растопила холодный лёд разлуки, ссоры, развода. Но, сжимая телефонную трубку до белых пальцев, изо всех сил сохраняя твёрдость, он ответил:
- Не сейчас, Алёна.
- Но почему? Ждать не придётся. Я выбегаю.
- Не в этом дело… Я сегодня не могу, есть дела кой-какие… Я позвоню завтра.
- Лёш, как ты? Вернулся насовсем?
- Всё нормально. Насовсем.
- Руки-ноги целы? Жив-здоров?
- Да, всё в порядке.
- Какой-то ты неразговорчивый. Неужели сказать нечего?
- Завтра поговорим.
- А звонил-то зачем?
- Узнать, дома ли. Может, на моря уехала.
- Да уж.…Значит, до завтра?
- До завтра.

Какое-то время Алексей продолжал держать трубку в руке. Ох, как не похож он был на себя утреннего, надменного, уверенного в себе мужчину. Сердце продолжало бешено колотиться после разговора. “Боже, да что же такое со мной?! - пронеслось в голове, - Как мне удалось не сорваться, не побежать сломя голову к ней домой, чтобы обнять её, прижать её ладони к своим губам…”
Казалось, и время ещё не упущено. Можно вновь позвонить, а можно и без звонка побежать в знакомый дом.

“Да, - вторил безумству другой внутренний голос, - побежать и наделать уйму глупостей. Дурак ты, Ромашов, гордость у тебя есть? Однако хватило ума назначить свидание на завтра. Утро вечера мудренее”.
Алексей подошёл к окну и облокотился на подоконник. Летние сумерки медленно спускались на город. Зажглись уличные фонари и уже бросали густые тени от душистых акаций. Их запах навязчиво вплывал в комнату, обволакивая все предметы и приятно дурманя голову. Закрыв глаза, Алексей представил себе картины двухлетней давности. Буйно цветёт всё та же акация. В ушах звенит от оглушительного хохота друзей, молодых, как и он сам, лейтенантов – вчерашних выпускников. Никто в мире, наверное, не чувствовал себя таким хозяином жизни, как они; весь мир был у их ног. Правой рукой лейтенант Ромашов держал под узду свою фортуну, а под левой шагала стройная, хрупкая и вот уже как два дня мадам Ромашова. И не пугало распределение в Афганистан. Господи, делов-то! Повоюем, орденов заработаем, и обратно в Союз. И потом в Афганистан через месяц, а в Анапу завтра. Алёнины родители преподнесли свадебный подарок – путёвку в Дом отдыха. Воспоминания перенесли Ромашова на Чёрное море. Пляж, бархатный песок, тёплая вода. И голос Юрия Антонова из хриплого пляжного колокола:

… Над тобой встают, как зори
Нашей юности надежды…
И она, Алёнка, вечно болтающая всякий вздор, но такой милый, что хотелось взять её, пушиночку, на руки и нести по жизни, шепча на ухо самые, что ни на есть нежные слова…
А сколько раз виделось Алексею и другая картина. Вот он, боевой офицер, в чине полковника командует одним из полков столичного гарнизона. Его лицо часто мелькает на экранах телевизоров. Не так уж и много людей отметила Родина высоким званием Героя Советского Союза. Вот на одной из встреч на телевидении в Останкино с ветеранами боевых действий в Афганистане, он, конечно, в центре внимания; к нему с вопросом обращается корреспондентка:
- Товарищ полковник! Телезрители узнали много правды об этой ужасной войне. Однако Вы ни разу не упомянули о своей семье, жене, детях…
- У меня была жена, - скупо отвечает полковник, - теперь нет.

В эфире возникает неловкая пауза. Чтобы сгладить ситуацию, корреспондентка продолжает бодрым голосом:
- Ну, в этом смысле, наверное, всё ещё впереди?
- Конечно, мне ведь только двадцать семь…

Алексей очнулся от грёз. Почему двадцать семь? Ему и сегодня всего лишь двадцать три. Да, ладно, пофантазировать, что ли нельзя? А разбушевавшееся воображение рисует последний эпизод.
В Туле у телевизора сидит Аленина семья и смотрит передачу про полковника Ромашова. В комнате гнетущая тишина. И в этой тишине раздаётся голос отца Алёны:
- Вот дура….
Алексей даже улыбнулся, явственно представляя эту картину.
А ночь тем временем полностью овладела городом. Шаги последних припозднившихся гуляк стихали за углом гостиницы. Светящийся циферблат показывал без четверти два. Не включая свет, Ромашов разделся и лёг спать. Перед сном он с удовлетворением отметил, что нахлынувшие иллюзии принесли некоторое облегчение и своеобразный иммунитет к завтрашней встрече.

Ромашов не мог долго спать, даже, если поздно ложился. В шесть тридцать он уже был на ногах, а спустя пять минут принимал душ. Мылся основательно, с весёлым остервенением натирал тело пахучим мылом, очищая себя снаружи и изнутри. Едва открыв глаза, Алексей уже решил для себя, что сегодня он окончательно разрулит все дела с Алёной, поставив точку навсегда в их отношениях. А сделать это хотелось эффектно, с размахом и, наконец, с достоинством. И уже на свежую голову был составлен план на сегодняшний день. Спустившись вниз в вестибюль, Алексей подошёл к миловидной девушке – дежурной по гостинице:
- А скажи-ка, красавица, где бы мог несчастный путник, уставший скитаться по этой жизни, найти приличный оазис виде лучшего ресторана города?
Девушка прыснула от смеха. Витиеватая речь молодого человека настроила и её на шутливый лад:
- Если бюджет позволит путнику, то “Дубрава”, как нельзя лучше, удовлетворит его эстетический и гастрономический вкусы. Это три остановки на троллейбусе отсюда. Только неужели путник пойдёт туда без спутника? Это же неприлично и расточительно.
- Я бы тебя пригласил, да только у меня назначена встреча с одним бедуином. (Алексей почему-то не хотел говорить, что встреча с женщиной). Может быть завтра?
- Может…
- Телефончик?
- Пожалуйста.

Ромашов, не глядя, сунул в карман клочок бумажки, почти уверенный, что никогда не воспользуется им.
В одиннадцать он уже заходил в ресторан “Дубрава” с намерением позавтракать. Рассчитываясь с официантом, Ромашов спросил:
- Скажите, а метрдотель у вас есть?
- Ну, а как же?
- Пригласите его, пожалуйста.

Официант всполошился:
- Может, Вам что-то не понравилось?
“А чувствует кошка, чьё мясо съела, - весело подумал Ромашов, - обсчитал, должно быть”. А вслух:
- Нет, всё было хорошо. И всё же пригласите.
Подошёл толстый, но элегантно одетый метрдотель6
- Чем могу служить?
Алексей закурил сигарету и просто попросил:
- Я бы хотел у Вас сегодня отобедать.
Ресторанный босс оценил внешний вид Ромашова. Оценка состоялась явно не в пользу последнего.
- Я пойду справлюсь о наличии свободных мест
- Заказ столика по двойному тарифу.
Движение метрдотеля напомнило стойку охотничьего пса на дичь. Теперь он был само внимание. Ромашов же повёл себя так, как вчера утром при въезде в гостиницу:
- Слушайте меня внимательно и не перебивайте. Все вопросы в конце. Обедать я буду в шесть вечера. Меню принесите сейчас. Подберите толкового официанта. Без четверти шесть он поступает в моё распоряжение. Пусть он принесёт мне меню, я его заодно проинструктирую. Кстати его услуги я оплачу отдельно. Да, чуть не забыл, пригласите сюда старшего от музыки. Я и ему скажу пару слов.

Ну, кто сказал, что деньги не пахнут? А вот задействованный персонал ресторана твердо уверен, что это глубокое заблуждение. Произведя полный заказ и оплатив по счетам, Ромашов направился к выходу. Официант нагнал его, чтобы спросить:
- На сколько персон сервировать банкетный стол?
- На двоих.
- Вы что, арабский шейх? – обалдел официант.
Алексей улыбнулся:
- Нет, но его родственник.


Придя в гостиницу, Алексей тут же позвонил Алёне и назначил встречу на семнадцать тридцать. И тон разговора, и время свидания представлялись, как нечто деловое, причём между предыдущим и последующим мероприятиями сегодняшнего дня. Теперь Алёна точно решила, что Алексей с трудом выделяет ей ограниченный лимит свободного времени в своём жёстком графике.
А молодой человек тем временем неспеша побрился, погладил специально приготовленный для этого случая костюм-тройку в английском стиле. Переодевшись и выйдя на улицу, зашёл в парикмахерский салон. Выбрал себе пожилого мастера, оглядел стены, сел в кресло и, ткнув пальцем, сказал:
- Как этого, над окном. И давайте, не будем торопиться. Главное, качество. У меня сегодня очень важная встреча. Ваша услуга должна выйти за рамки прейскуранта, впрочем, как и оплата с моей стороны.
Мастер, польщённый доверием, заговорщицки подмигнул. Должно быть, вообразил, что обслуживает столичного гостя и решил не уронить честь города.
Алексей расслабился, закрыл глаза и стал внутренне готовиться к предстоящему разговору.
Совсем не хотелось сюсюкать с бывшей женой, изощряться в любезности и благородстве. Не прельщала перспектива расстаться врагами. Хорошо бы провести деловые переговоры, разрешить все свои проблемы, да и дело с концом. Какое, в конце концов, ему дело до того, чем она живёт сейчас, что она хочет в этой жизни. Политика невмешательства в личную жизнь друг друга – лучший стиль поведения. Единственное, чего очень хотелось бы Ромашову, чтобы она сожалела и раскаивалась о случившемся. Ему казалось, что для этого надо всего-то ничего: твердость и мужественность на лице, респектабельность и привлекательность во внешности.
- Можно принимать работу, - вернул Алексея к действительности голос мастера, - если есть претензии, готов подправить.
Ромашов открыл глаза. С зеркала на него смотрел ни дать, ни взять Джеймс Бонд со свежей лицензией на убийство. Старый мастер без сомнения вложил в своё произведение всю душу и опыт. Старшее поколение всегда всё делает на совесть. И даже не ради денег, а потому что хорошо попросили.
Удовлетворённый результатом, Алексей щедро расплатился с парикмахером и вышел на улицу. До встречи оставалось два с небольшим часа, и это время надо было как-то убить. В гостиницу идти не хотелось, бесцельно бродить по городу тоже не прельщало. И уж, поскольку на пути был городской парк, то именно там и решил Алексей скоротать часы. Ещё у входа в парк он купил у старушки стакан семечек, чтобы покормить голубей. Выбрал лавку, сел поудобней. Стайка птиц окружила его, как будто предвкушала царский обед. Наиболее отчаянные уже подбегали к носкам туфель, смешно кивая головками в такт своим шажкам, и, в нетерпении клевали обувь. Алексей, как ребёнок увлёкся общением с голубями. Бросая семечки на асфальт, он старался не обделить ни одной голубки. А птицы, казалось, утратили всякий страх перед человеком, садясь, кто на колени, а кто прямо на ладонь. Лишь только резкие движения руки при бросании корма на считанные мгновения и сантиметры отпугивали птиц. Эта возня на целых полтора часа унесла Алексея от проблем насущных и одарила его морем положительных эмоций. Спустившись на грешную землю, Ромашов ощутил, что его абсолютно не мучают сомнения, как вести себя с Алёной. Проснулся лишь волчий аппетит.
- А не отобедать ли нам, сударь? – бодро сам себе предложил он и весело ответил:
- Отнюдь.

К входу молодые люди подошли почти одновременно. Алексей очень искренне подарил Алёне купленный по дороге большой букет роз. Девушка покраснела от удовольствия. Видимо, нечасто, отметил Ромашов, мужчины балуют её знаками внимания. Широким жестом он предложил Алёне войти в ресторан. И как продолжение радушия, как фирменный знак ресторана на крыльце стояли готовые на всё метрдотель и официант, отданный на откуп, на весь вечер. Настолько театральными были приглашающие жесты рук обслуживающего персонала, стоящего по обе стороны двери, что девушка не смогла сдержаться:
- Боже! А мне казалось, что гостеприимство давно уже умерло в нашей стране…
- Ну что ты, - в тон ей отвечал Алексей, - я вообще обратил внимание – насколько приветливые и чуткие люди живут в этом городе.
Алёна недоверчиво взглянула на спутника, но ничего не сказала.

Официант молча провёл пару в золотой зал ресторана и усадил за столик у окна, недалеко от эстрады.
- Как давно я не была в ресторане, - по детски призналась Алёна, когда они остались одни, - наверное, последний раз с тобой.… Как я рада видеть тебя, Алёша! Ты почти не изменился.… Вот только возмужал. И в костюме этом, ну, прямо, как у Пушкина “как денди лондонский одет”. А я тебя всегда только в джинсе и видела. Мои ровесники и сейчас так ходят. А ты, как из другого мира прибыл. Ну, расскажи о себе.
Всё время с момента встречи Алексей присматривался и привыкал к Алёне. Так всегда бывает, когда долго не видишь человека. Он заметил, что она срезала свою шикарную длинную косу и сделала короткую стрижку. Он обратил внимание на то, что косметика пришла на смену простой девчоночьей красоте, без пудры, туши и губной помады; гладкие отполированные ногти с мастерски нанесённым чёрным лаком (последний писк сезона). Вечернее платье очень вписывалось в интерьер обстановки. Да, это уже не девочка Лена, но, слава богу, пока ещё не тётя Алёна. И всё-таки, с каким-то внутренним злорадством Алексей обнаружил, что мелкие трещинки на туфлях были тщательно закрашены то ли тушью, то ли фломастером. Да, голубушка, некому тебя одевать, как куколку. У родителей и без тебя две девки на выданье.

- Живу хорошо. Надеюсь, что ты тоже. Прекрасно выглядишь. За тобой по-прежнему толпа поклонников?
- Ну что ты? Не до того мне – учёба, дом. Мама взвалила на меня всё по квартире, как будто я за год замужества всему научилась – готовить, стирать, убирать. А я толком-то и замужем не была. Ты там, я здесь. И сейчас соломенная вдова какая-то.
Замолчав, Алёна, видимо, ждала сочувствия, но Алексей совсем не собирался её жалеть. Напротив, хотелось сказать что-то жёсткое, уколоть побольнее. Но, поборов себя, Ромашов сказал:
- Эх, Ленка, давай не будем о грустном. Давай с тобой выпьем за исполнение желаний. У меня этот год ужасно везучий, чтоб не сглазить. Очень хотел вернуться с Афгана живым – вернулся. Хотел увидеть тебя до смерти – увидел. А вот сейчас проснулся волчий аппетит – и вот, пожалуйста…
Официант проворно сервировал столик, предварительно наполнив бокалы шампанским. Алёна стеснялась присутствия постороннего. Алексей понял её состояние и не торопился подымать бокал. Поняв, что от него ждут, официант в считанные минуты уставил стол осетриной, балыком, икрой, лёгкими салатами и испарился подобно привидению.
- Пусть всё станет так, как мы хотим, - повторил Алексей и, чокнувшись, залпом осушил бокал.
Алёна замешкалась. Она попыталась уловить в словах Алексея некий скрытый смысл. Ей хотелось поймать взгляд Ромашова, разгадать подоплёку.
Но Алексей, как ни в чём не бывало, нанизывал на вилку очередной кусок балыка, отдав всё внимание трапезе. Алёна сделала маленький глоток и отставила бокал. Изысканность и обилие стола сделали своё дело, и девушка с удовольствием принялась за ужин. Спустя некоторое время, почувствовав лёгкое насыщение, Ромашов скрутил пробку со “Смирновской”, налил себе добрую порцию водки и освежил бокал Алёне.
- Знаешь, Лен, когда мы с тобой год назад расставались, я был совершенно убеждён, что ты совершаешь предательство, подлость, если хочешь. Но у меня было достаточно времени, чтобы осмыслить происшедшее. Теперь я так не думаю. Ведь предательство всегда совершается ради выгоды, а подлость с обязательным умыслом. Ну какая тебе была выгода изменять мне? Никакой. И какой злой умысел ты могла преследовать в отношении человека, который тебя боготворил и никогда не посмел бы обидеть? Люди перестали давать точные оценки поступкам. А ответ гораздо ближе. Любовь – она ведь есть или её нет. У нас с тобой её не было. Но ведь мы поженились, скажешь ты. Да, поженились. А знаешь, почему? В уголках наших душ есть одно место, которое называется детство, юность. Его конец мы с тобой провели в Германии, с нашими родителями. Это время и сейчас вызывает у меня ностальгию. Но вернуться туда мы уже никогда не сможем. Друзей разбросало по всей стране. И даже к порогу школы прийти невозможно. Потому что это заграница. Вот мы и взяли друг друга в память о прошлом. Взяли, как сувенир. Но разве сувенир, висящий на шее или лежащий в столе, может помешать тебе обнять другого мужчину или мне поцеловать другую женщину? Давай, кстати, выпьем за наше романтическое счастливое детство!
Чокнулись. Выпили.
- Тебе было тяжелее, чем мне. Вокруг много красивых и умных парней. А, может, ты подумала о загубленной молодости? Но ведь тебе и сегодня всего двадцать один…
- Что ты всё за меня говоришь? – возмущённо перебила его Алёна, - и что ты вообще знаешь про мою жизнь? Разговариваешь со мной, как седой старик с десятиклассницей. Я и сама не могу ответить, что со мной происходит. А тут родители меня учат, ругают, что разошлась с тобой; в институте смотрят, как на стерву; и ты с нравоучениями…
- А вот и горячее, - пытаясь разрядить обстановку и потянувшись к бутылкам, сказал Алексей.
- Налей и мне водки, - попросила Алёна.
“Где-то я уже видел подобное, - подумал Ромашов, - дежавю…”, однако выполнил просьбу.
- За что пьём сейчас?
- Алёша, а ведь, наверное, вначале надо было выпить за встречу. Так давай хоть третий тост за неё!
- Да… третий тост…
- Я знаю, Алёша, о чём ты подумал сейчас. Но я знаю, что ты и не стал бы в компании со мной пить за память тех, кто там погиб. Понимаю – недостойная. Только прошу тебя, не унижай меня до конца. О том, как виню себя, как проклинаю себя за минутную слабость, знаю только я. Я чувствую себя в тупике… Я не вижу выхода из него. Всегда считала, что смогу повернуть события туда, куда мне хочется. Мне казалось, что ничего не будет стоить – вернуть тебя обратно. Я по-прежнему чертовски привлекательна и смогу заставить полюбить себя кого угодно. И, действительно, за этот год я получила немало предложений. Но в глазах претендентов я вижу лишь пустоту. Мне интересно было только с тобой. А когда мы разошлись, я воспринимала это, как игру – ну, подумаешь, подуемся друг на друга недельку-другую и помиримся. Я долго ждала, что ты напишешь мне с Афгана, будешь просить меня вернуться. Но ты так и не написал.
Алексей слушал Алёну не перебивая, время от времени подливая себе водки, а ей шампанского. Хмель не приходил, а девушка и вовсе не замечала предложенного бокала. Когда Алёна выговорилась, и наступила долгая тишина, Алексей тихим голосом заговорил:
- Великий азиатский завоеватель, Железный хромец Тимур был не только воином, но и писателем, и почитателем чужих талантов. Как-то завоевал он такой город – Шираз. В этом городе жил Хафиз, великий поэт, славившийся на весь мусульманский мир. Среди прочих своих творений он написал и такое любовное четверостишье:
Если эта прекрасная турчанка
Понесёт в руках моё сердце,
За её индийскую родинку
Я отдам и Самарканд и Бухару.

Тимур, конечно, знал эти стихи. И вот, взяв Шираз, он сел на ковре в центре площади среди моря жестокости и насилия: его солдаты грабили дома, гнали пленных, насиловали женщин и разали последних сопротивляющихся. Не обращая на это никакого внимания, Тимур приказал привести поэта Хафиза. Через некоторое время к нему подвели знаменитого стихотворца, одетого в простой халат. И завоеватель сказал поэту, намекая на известное четверостишье: “О, несчастный! Я всю жизнь потратил для того, чтобы украсить и возвеличить два моих любимых города: Самарканд и Бухару, а ты за родинку какой-то потаскухи хочешь их отдать!” Хафиз ответил: “О, повелитель правоверных! Из-за такой моей щедрости я и пребываю в такой бедности”. Тимур оценил находчивость поэта – он рассмеялся, приказал дать Хафизу роскошный халат и отпустил его восвояси.

Снова наступила тишина, не выдержав которой Алёна спросила:
- В этой аллегории мне, конечно, отводится роль потаскухи?
- Нет. Мне гораздо приятнее слышать “прекрасная тульчанка”, - ловко воспользовался игрой слов Алексей.
- Ну а Самарканд и Бухара.… Какой смысл ты вкладываешь в эти города?
- Это моя жизнь и моя любовь…

Не хотелось уже Алексею продолжать этот фарс. Он дал отмашку музыкантам, мол, свободны. И Алёна поняла, что разговор закончен. Она так и не увидела, как Ромашов рассчитывался с официантом. Расчёт давно состоялся. Расчёт с ним. Расчёт с Алёной. Захотелось домой.

На такси до Алёниного дома. Родителей не было, но в дом Алексей не зашёл. Забрал всё своё. Посмотрел последний раз на Алёну:
- Ну, пока?

Она понимала, что он уходит навсегда. И всё же спросила:
- Мне тебя ждать?
Алексей криво улыбнулся:
- Города не сдаём.
- Не поняла. Какие города?
- Самарканд и Бухару.

Отпуск

- Всё! Всё, всё, всё!!! Больше не могу! Не могу и не хочу! Устал, и надоело, - так в сердцах возмущался Андрей Никитин, лёжа на койке в офицерской палатке, - вот уже год безвылазно в рейдах; осточертела война; хочу в отпуск.
А и, правда, год у Андрея выдался не из лёгких. За каких-то триста дней афганская война обстругала вчерашнего мальчишку, послав ему в испытание знойное солнце, свинцовые тучи из пуль, горечь потери друга-однокашника и товарищей однополчан, ранение и контузию. Пока всё в движении, - вроде так и надо, и нет усталости и боли. А приостановил бег, присел, и лишь тогда ощутил, какой груз на плечах, какая тоска по Союзу, по родителям, по жене. Впрочем, по жене в первую очередь. Сколько-то и побыли вместе после свадьбы перед выездом в Афган. И хотя всё это время писем было несчитанное множество, а что письма? Это как орехи через мешок грызть.
Андрей резко поднялся с кровати и решительным шагом направился в палатку комбата.
- Разрешите войти, товарищ майор?
- Давай.
Комбат полулежал на койке и читал книгу. Скосив глаза на вошедшего, он ждал, что скажет лейтенант.
- Товарищ майор, Я Вас очень прошу, подпишите рапорт на отпуск!
Комбат раздражённо откинул книгу и встал с кровати:
- Ну, Никитин, сколько раз можно тебе говорить, что сейчас это невозможно. Ты остался за ротного, офицеров некомплект, а те, кто есть, ни разу в бою не были. Ты хоть думаешь своей головой? Кто ротой командовать будет, а?
- Ну, товарищ майор, батальон стоит в охранении, и ещё полтора месяца стоять будет. Все на точках, никакого риска, а новый мой замполит, лейтенант Купцов, хоть и необстрелянный, но толковый, справится и без меня. Подпишите, а?
- Не хочу об этом и говорить. Идите, командуйте ротой!

Андрей возвращался в роту и со злостью строил планы:
- Ах, так, майор, ну всё равно я вкалывать больше не буду. Буду брать тебя измором..

В ротной офицерской палатке сидел замполит и лениво бренчал на гитаре. Андрей прошёл к столу и сгоряча рубанул по нему ладонью:
- Всё, Женька, бери со стены руль и рули ротой, а я поехал в госпиталь. Откопаю у себя какую-нибудь болезнь и не вылезу оттуда, пока комбат не отпустит в отпуск.
- Ой, да ради бога, - тягуче промурлыкал замполит, - ты особо не в напряг, разве что пить не с кем будет.
- А ты ко мне в госпиталь приезжай, погудим…

- - - - - - - - - - - - - -

В приёмном отделении госпиталя дежурный врач, усталый седой майор, задавал, набившие оскомину, вопросы:
- На что жалуетесь, лейтенант?
- В боку колет, аппетита нет…
- Чем болел в Афгане? Ранения есть?
- Желтуха, паратиф, малярия, осколочное ранение, контузия… да ведь в мед. книжке всё написано.
- Что ж тебя с таким букетом в Союз не отправили?
- А нравится мне здесь, тепло, светло, весело. Вот только устал немного. Батальон в охранении парится. Скучно.
- Ах, вот оно что. А я грешным делом подумал, что ты от рейда косишь.
- Обижаете, доктор, тут совсем другое…
- Ложись-ка, ты, парень, в терапию с острым энтероколитом.
- Спасибо, доктор.


А всё-таки одолел Андрей комбата. Сдался тот, - всё равно не работник, пущай едет в отпуск. Но всё равно не упустил случая уколоть, - первый день отпуска по отпускному билету совпал с днём рождения Андрея.. И, хоть грустный факт, а всё равно в Союз. «Отпускник ИЛ-18» за считанные часы подбросил Никитина на военный аэродром «Тузель» Ташкента. Прилетевших бойко встречали предприимчивые частные, да и государственные таксисты, Где ещё можно так подзаработать, как на кошельках «афганцев»?.Что грешить, сервис они предлагали отменный, - отвезти в город, устроить в гостиницу или на своей квартире, заказать, купить, привезти авиабилеты, проводить, посадить на самолёт, помахать ручкой. Пожалуйста, командир,- только плати! А, если соскучился по девочкам или пристрастился в Афгане к анаше, - и это не проблема.

Андрей выбрал самого скромного на вид русского таксиста и попросил для начала довезти до города. Упругий, жаркий воздух узбекской земли залетал в салон старенького «Москвича», пьянил своей «мирностью». Андрею до сих пор не верилось, сколь мало расстояние от «войны» до «мира». По дороге разговорились, и таксист предложил стандартный набор услуг.
- Поехали к тебе,- сказал Андрей, - я приму душ, поглажу «гражданку», а ты пока купи билет до Москвы и обязательно на сегодня. Я должен улететь.
- Как скажешь, командир.

Не успел Андрей в квартире таксиста смыть с себя афганскую пыль и обрядиться в джинсы и батник, как тот зашёл в комнату, держа в руках билеты.
_ Во сколько самолёт?
- В семнадцать вечера. У тебя в запасе ещё три часа.
- Хорошо, но поедем сейчас.
- Как скажешь, командир.
По дороге заехали в банк, где Андрей снял часть денег, а ещё через пятнадцать минут были в аэропорту.
- Ну, сколько я тебе должен, шеф? – спросил Андрей.
По неписанному закону все расходы по обслуживанию клиента нёс таксист, а расплата проходила в последний момент. Обманов не было, ибо опасно «обидеть» «афганца», равно, как и обмануть мафию.
- 56 в рублях и столько же чеками.

Поистине, божеская цена, если учесть, что 56 рублей – это чистая цена за авиабилет, а за 56 чеков тебя привезли, помыли, принесли на блюдечке авиабилеты в жаркий период отпусков, и проводили.
- Держи, шеф! Слушай, а пошли в ресторан, - у меня сегодня день рождения! Я угощаю.
- Спасибо, командир, но у меня работа. Да и за рулём я.
- Ну, смотри, дело твоё.

Андрей уже сделал несколько шагов по направлению к местному ресторану, как таксист окликнул его:
- Эй! Командир!
Таксист подошёл и протянул несколько чековых купюр:
- Я тут оставил комиссионные тех, на кого работаю и за расходы на бензин. От своих отказываюсь. Понравился ты мне. С днём рождения! Живи долго!


- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Перелёт самолётом из Ташкента в Москву, а затем из Москвы в Брянск прошёл быстро, без приключений, и, в пятом часу утра Андрей нажимал кнопку звонка квартиры, где жила жена Лена со своими родителями. Переполох был невообразимый! Ведь Андрея никто не ждал. Лена повисла на шее у мужа и визжала от восторга. Тесть пытался зайти то слева, то справа, чтобы обнять зятя, или хотя бы хлопнуть его по плечу. Ну, а молодая ещё тёща, Нина Петровна, стояла в глубине прихожей, утирая слёзы, радуясь за дочь и зятя.
К чёрту сон! Кухня зашкворчала наспех приготовляемой закуской, а Андрей доставал из чемодана «заморские» подарки:
- Батя! Вот тебе японские часы!
- А Вам, мама, дублёночка!
- А мне? А мне? – хлопала в ладоши Лена.
- А тебе, милая, моя любовь! – смеясь, дурачился Андрей, и, всё же достал ей две пары джинсов, маленькие женские японские часики, батник, стрекозиные солнцезащитные очки и портативный японский магнитофон. В то время в Союзе этого ничего нельзя было достать даже по очень большому блату.
Родители ушли на работу, а Лена, напротив, не пошла в институт. Весь день счастливая пара не вылезала из постели, ну разве, что жена бегала то принести воды или кофе, то выбросить окурки из пепельницы. Несмотря на прошлую бессонную ночь, Андрей проявлял чудеса неиссякаемой страсти – шутка ли – год ждал этого дня. Лена, уже смеясь, кричала: «Всё достаточно! Ну, давай передохнём!»
Наконец, сладкая истома захлестнула Андрея, и, он, блаженно закрыв глаза, откинулся на подушку. Наступило время расспросов.
- Андрей, скажи, а на войне страшно? А в тебя стреляли? А ты убивал?
Это были те вопросы, которые нельзя при жестокой цензуре задавать в письмах, а уж отвечать на них тем более. Андрей лежал и молчал. Как ответить? Правду? А стоит ли пугать девчонку теми ужасами? Ведь потом она будет переживать за него…
Он открыл глаза и посмотрел на неё. И вдруг безотчётно ощутил, что она не придаёт особого значения своим вопросам и тем более, не страшится ответов. Если он ответит ей так, как писал в письмах, что занимается только строительством полигона, она с удовольствием в это «поверит» и не потому, что боится за него, а потому, что снимет с себя обязанность - тревожиться за близкого человека. «Не ахти пока какого близкого, - кольнула вдруг мысль. Андрей словно нащупал фальшь в вопросах и в ожидании стандартных ответов.

- Ты спрашиваешь, страшно ли на войне? Страшно, Лен. Ты помнишь Володю Порохню? Ну, однокашника моего? Ты ещё год назад обратила внимание на его беременную жену.… Так вот нет Володи, скоро уже год, как нет… Погиб он. Спрашиваешь, стреляли ли в меня? Стреляли, и даже попадали. Почему не писал? А зачем? Теперь, когда всё позади, всё это, кажется, произошло как будто не со мной. Да и нельзя было об этом писать, а было бы можно – всё равно бы не написал. Зачем тебя тревожить? А сейчас говорю об этом потому, что верю, что снаряд два раза в одну воронку не попадает. И людей я убивал. Впрочем, не надо путать людей и врагов. А рассказываю тебе об этом ещё затем, что не хочу, чтобы ты думала, мол, кладёт мой муженёк кирпичик на кирпичик и в ус не дует. Ты понимаешь, конечно, что этот разговор должен остаться между нами, и твоим родителям совсем не обязательно об этом знать.
Лена оторопела. Неприкрытая правда сделала неуместной постельную сцену. Не сговариваясь, оба встали, оделись, а когда родители вернулись с работы, Лена и Андрей сидели на кухне и пили чай.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Отпуск набирал обороты. Приезд мужа с Афганистана автоматически освободил Лену от летней студенческой практики. Андрей навёрстывал упущенное за год и таскал жену по театрам, циркам, ресторанам и дискотекам. Шмотки привезённые «из-за бугра», выгодно отличали молодую пару от остальной молодёжи. Давно забылся неприятный разговор первого дня. При наличии молодости, денег и юной жены охота ли думать о чём-то плохом?! Гуляя по городу, Андрею доставляло огромное удовольствие одаривать жену цветами, скупленными у старушек, заваливать Лену всякими безделушками, которые вызывали у неё хоть малейший интерес.
На десятый день молодые простились с родителями для того, чтобы совершить путешествие к Чёрному морю с заездом к друзьям-однокашникам в Подмосковье и к родителям Андрея в Ростов.
Приехав в подмосковный Нарофоминск, в Кантемировскую дивизию, где служил закадычный друг Андрея – лейтенант Сашка Драгунов, и, естественно, не найдя его дома, Андрей и Лена пошли в его полк. Удостоверение личности офицера явилось пропуском на территорию части.
- Андрюха! Ты ли это?! Не верю глазам своим! Вот здорово! – заорал Сашка на всю казарму, увидев друга. Они крепко обнялись, хлопая друг друга по плечам.
- Да будет вам, - смеялась Лена,- здравствуй, Санечка!
- О, мадам, - воскликнул снова Сашка,- простите мне мою солдафонскую неучтивость! Ведь с Вами мы тоже не виделись со дня Вашей свадьбы. Примите мои комплименты по поводу всё той же красоты и обаяния!
И с этими словами он галантно поцеловал ей руку. Лена в свою очередь чмокнула его в щёку. Сашка же обратился к прапорщику:
- Старшина! Для всех командир первого взвода лейтенант Драгунов умер, пропал без вести, испарился. Пусть не рассчитывают на меня ни сегодня, ни завтра, - и уже тише добавил, -ротному скажи, братан с Афгана приехал.
По дороге к Сашкиному дому весёлая компания завалилась в гастроном и вынесла оттуда бесчисленное количество кулей с бутылками и всякой снедью. Час спустя на хату к Сашке пришёл и ещё один однокашник Мишка Воловщиков. Его оповестил посыльный о приезде Никитиных. Зашла на огонёк и Олечка Шатунова, давнишняя курсантская всеобщая любимица, хоть и красавица писанная, а всё же незамужняя.
И закатился пир горой. Молодости свойственно не сдерживать эмоции, поэтому за столом стоял невообразимый шум. На смену тостам приходили воспоминания о беззаботных училищных годах, о судьбах товарищей, с которыми четыре года делили радости, горести и беды. Андрей слушал всё, как инопланетянин – всё-таки год отрыва от большой земли.
- Слыхал, Андрюха! Петро Морозов женился на женщине с ребёнком. А помнишь, в училище божился, что выберет только девственницу. Он, кстати, в Таманской служит, в Алабино. А Меренков Шурик в полк охраны Кремля попал, да синие ГБ-шные погоны носит.
Андрею тоже было, что рассказать. Но он вскоре опустил афганскую тему, ибо заметил, как при её упоминании грустнеют лица, тускнеет разговор. Да ещё и опьяневший Сашка завёл ни к чему ненужную волынку:
- Эх, Сашка! Ты не представляешь, как неловко нам, здешним, перед тобой, перед теми, кто за речкой. Ведь подумать только, вы там серьёзным делом занимаетесь, а мы тут в этой балетно-пистолетной дивизии – выше ногу, чётче шаг. Ты не подумай, мы тут все по несколько рапортов написали с просьбой отправить в Афган, да вот не дают ходу.
- Не горюй, Сашок, - отвечал Андрей,- а, главное, не лезь туда, куда не приглашают. На твой век войны хватит.
Вечерело. Уже давно включен электрический свет. Утихли эмоции, кончились расспросы. Сидели уже тихо, по-семейному, лишь изредка поднимая бокалы то за женщин, то за мужскую дружбу. Андрей заметил, что ни Ольга, ни Михаил почти не пьют. Миша сослался на то, что ему скоро заступать ответственным по батальону, а Оля просто отмолчалась. «Куда девалось её кокетство», - думал Андрей. Трудно было поверить, что ещё год назад эта тихая девушка была коварным чёртом в юбке, предметом тайной любви и почитания многих курсантов. И Никитин в своё время тоже подбирал ключик к Олиному сердечку, но сразу же получил от ворот поворот. Теперешнее положение женатого человека дало ему право на несколько фамильярный тон:
- Что же ты, Оленька, взгрустнула. Не узнаю в тебе прежнюю Олю, в которую когда-то был влюблён курсант Никитин.
- А взгрустнула, Андрюшенька потому, что взгрустнулось. Ох, и дура же я была, когда отказала когда-то влюблённому курсанту Никитину. Сейчас бы была женой славного боевого офицера.

Беседа, хоть и шутливая, велась вполголоса, неслышно для других, и это придавало ей некоторую интимность. И хотя от прежней страсти не осталось и следа, уязвлённое некогда мужское самолюбие было удовлетворено.
Из-за стола встал Михаил и, сославшись на неотложные служебные дела, направился к выходу. Лена и Андрей вышли в прихожую проводить гостя. Едва закрылась за ним дверь, Лена подхватила Андрея под руку и томно зашептала:
- Андрюша! Какой чудесный вечер, какие классные у тебя друзья и вечеринка удалась на славу. Давай забудем на время, что мы муж и жена, дадим себе свободу ощущений, до известных пределов, конечно. Ты же знаешь, что я не позволю себе ничего такого. Просто душа поёт…
- Давай, если душа поёт,- равнодушно ответил Андрей.
Компания снова села за стол. Только теперь Лена и Саша сидели на одном углу, а Андрей с Олей на другом. Жена часто подливала себе вина, а Сашке водку. Андрею пить не хотелось отчасти оттого, что Оля не пила, а больше потому, что пропало настроение. Вспомнились все эпизоды прошлой жизни, и наступила неловкая заминка. Зябко поёжившись, Ольга сказала:
- Я пойду домой.
Из полумрака другого края стола раздался голос Лены:
- Андрей, проводи, пожалуйста, Олю.
И без этой просьбы Андрей, конечно же, пошёл бы провожать девушку, - ведь было уже около полуночи. Но в голосе Лены он почувствовал нечто странное, обволакивающее и колдовское. «Поменьше бы пила, голубушка,» - подумалось Андрею.
Летняя ночь чарует тем, что сохраняет в себе солнечное тепло, накопленное за день, и придаёт свежесть прохлады, так приятно касающуюся рук, щёк. Шли молча по абсолютно безлюдной улице. Оля ушла вся в себя, казалось бы, не замечая идущего рядом спутника. Андрей, и сам не зная, о чём уже говорить, решил продолжить тему, начатую за столом:
- Оля, я не видел тебя больше года и, наверное, никому, как мне не бросилось в глаза, как разительно ты изменилась. Ты вила верёвки из парней. Достаточно тебе было шевельнуть пальцем, и они готовы были идти за тобой куда угодно. Ты была всегда душой компании! А сейчас.… Как подменили… Что случилось? Можно ли тебе помочь?
- Помочь, говоришь? Андрюша, я беременна! Ну? Сможешь мне помочь? Помогай, если сможешь! Помоги, если знаешь как!
Андрей опешил. Он видел, как слёзы потекли по щекам девушки. И хоть не было никакой истерики, стало нестерпимо больно при виде чужого неподдельного горя.
- Как это случилось?
- А ты не знаешь?
- Да, я не о том.. Думаю, любимый человек…
- Любимый, любимый, да вот рожать, наверное, в девках придётся….
- Я знаю его?
- Да ты с ним весь вечер просидел за одним столом, да на службу проводил.
- Мишка?!
Ольга промолчала. Но Андрей теперь не мог сдержаться:
- Так в чём же дело? Ты ему сказала? Ведь вы же неплохая пара. Выходи за него.
- Эх, Андрюша, Андрюша…. если бы это от меня зависело, я бы хоть завтра. Не любит он меня, знает, что будет ребёнок, но не любит. Говорит, избавься, если умная. А я не хочу, да и не могу. Сердечница я, аборт делать нельзя. И потом, я уже люблю ребёночка. Что? Не похожа избалованная девчонка на будущую мать?!
Андрей понял, что не сможет облегчить её страдания. Не судья он ей и Мишке. Пока он там воюет, тут идёт своя жизнь; изменить её ход он, Андрей, не вправе, да и не в силах. Он стал чужим среди этих людей. У них свои законы, оттолкнут любого, кто попытается влезать в их проблемы. И хотя Ольга об этом не говорила, нетрудно было догадаться, что она не ждёт от Андрея помощи, просто выговорилась…. Так и подошли к её дому.
- Спасибо, что проводил. Пока.
Андрей нежно взял её руку и поцеловал.


Сашка в одиночестве сидел на кухне и курил, когда Андрей бесшумно открыл дверь квартиры.
- Саня, который час?
Сашка молчал, но стоящие на столе электронные часы отсвечивали зелёным блеском половину второго ночи.
- Лена спит?
- Сейчас уже да. Ей было плохо от выпитого. Пришлось даже делать промывание.
- Извини за беспокойство.
- Брось!
Сашка прикурил от окурка новую сигарету. Андрей тоже закурил. Долго сидели, не разговаривая.
- Ну, как живёшь, Сашок?
- Нормально. Пошли спать.

Наутро Андрей вдруг заявил, что надо ехать дальше и засобирался в дорогу, хотя накануне заявлял, что пробудет у друга дня три. Что-то не понравилось ему в поведении Сашки и Лены. Оба они выглядели хмуро и старались не смотреть друг другу в глаза. И дом Андрею показался чужим, и духовное родство с лучшим другом как будто прервалось. И жена не возражала против отъезда, и Сашка не отговаривал.
Прощание на станции вышло сухим и неестественным. Друзья едва не забыли пожать друг другу руки. А с Леной Саша просто обменялся кивками. В электричке супружеская пара чувствовала себя препаршивейше. Лену всё ещё мутило после вчерашнего, а Андреем овладело безотчётное ощущение какой-то потери. При подъезде к Москве он вдруг случайно заметил на шее у жены из-под съехавшей косынки следы засоса. Эти следы, было видно, Лена безуспешно пыталась скрыть тональной пудрой. Андрей закусил губы,- никогда в жизни он не позволял себе такой вульгарности, - но промолчал. Уже вечером, после прогулки по Москве, посадки на поезд «Москва – Ростов» и размещения в уютном, мягком купе СВ наступила развязка. Лена, встав спиной к мужу, стала раздеваться с намерением переодеться в халат. Андрей дождался, когда Лена освободится от блузки и бюстгальтера, взял её за плечи и резко развернул её к себе. Его глазам предстала страшная картина – вокруг сосков красовались до десятка лиловых засосов, уже не скрываемых никакой пудрой.
- Это что? – грустно спросил Андрей, - сувениры на память?
- А что? – раздражённо пошла в наступление жена, - по-моему, мы договаривались о временном освобождении от обязательств друг перед другом.
- Да, конечно, только понятия об известных пределах у нас с тобой разные.
- А я по чём знаю, что ты позволял себе с Ольгой и то не ревную. Пойми, глупенький – у тебя есть я, а Сашка холостой, такой бедненький; ему и так не хватает женской ласки! Можешь успокоиться – я с ним не спала.
- И на том спасибо.

Андрей лёг на верхнюю полку, уткнувшись лицом в стену. «Господи, - думал он,- или я сошёл с ума, или все вокруг. Лучший друг облапил и обцеловал с головы до ног мою жену, а та в свою очередь, меня убеждает, что ничего в этом плохого нет». На миг, представив картину, как пьяная Ленка позволяет стянуть с себя одежду, проделывая то же самое с Сашкой, Андрей застонал от боли. Что делать? Может, выйти на первой же станции, посадить жену на прямой поезд до Брянска, а потом поехать к своим родителям одному? Андрей представил реакцию её родителей, своих. Там Ленка скажет, что безумный муж, с повёрнутой после Афгана «башней», не ведает, что творит, а здесь, у Андрея язык не повернётся раскрыть истинную причину своего поступка.
«Вот же, - ныло Андреево сердце, - пожалела Сашку. Сашка здесь может каждый божий день менять женщин в постели». А он, Андрюха, интимнее солдатских портянок за этот проклятый год ничего не видел. И Ленкины доводы в эту минуту стали ещё обиднее. С этими горькими мыслями он заснул. Но и во сне кошмары преследовали его. Ему вновь привиделась знакомая комната и два обнажённых тела, катающиеся по кровати. Андрей кричит, пытается разнять их. Но крик его никем не слышен, а руки будто скованы цепями. «А-а-а-а!» - кричит во всё горло Андрей.
- Ты что, миленький? – уже наяву тормошит его испуганная жена, - тебе плохо? Война приснилась?
- А? Нет, всё в порядке, – очнулся Андрей.
- Андрюшенька, ты всё ещё дуешься? Ну, давай забудем обо всём. Ты прав, я дрянная девчонка и вела себя отвратительно. Прости меня, миленький, я больше не буду.
« А, может, и правда ничего особенного и не было», - подумал Андрей, смирившись вдруг с тем, что всё-таки было….

Встреча с родителями оказалась более тёплой и искренней. В глазах матери можно было прочитать и бесконечную благодарность за подарки, а, главное, - сыночек, живой сыночек приехал из этого ада. Дрожащими руками она провела по его лицу, как бы убеждаясь, что и глаза и губы и уши на месте. Только материнское сердце, натруженные мамины руки могли без ошибки найти, нащупать и нежно погладить шрам от недавнего ранения. Ничего не спросила, лишь слёзы покатились из глаз.
- Ну, что ты! Ну не надо. Приехал я, а ты плачешь….
- Ничего, сынок, ничего….
Лена, поджав губы, стояла в сторонке, сдерживая обиду на общее невнимание к ней. Лишь спустя несколько минут Андреевы родители расцеловали невестку и повели детей с вокзала домой.
Стены родного дома сняли последнюю напряжённость, накопленную в Афганистане. Пока мама накрывала на стол, Андрей ходил по комнатам, рассматривая старые фотографии на стенах, брал с полок знакомые с детства книги, уже другими глазами вглядываясь в строки.
А за столом тихим ручейком потекла беседа, и, до чего же приятными и родными были родительские голоса. Вроде бы и не было позади года Афгана, четырёх лет учёбы в училище. Андрею на мгновение почудилось, что он десятиклассник. Единственная проблема – это вовремя сделанные уроки, и потом свобода – улица, танцы, прогулки с друзьями. «О, господи,- спустился на землю Андрей, - хорошо то как!»
Ну, а Лена совсем стала на себя непохожей. Слегка холодная встреча выбила её из колеи. Она то пыталась замкнуться в себе, но врождённая подвижность не позволяла ей это сделать; то принимала смиренный образ послушной дочери-невестки, и это выходило неуклюже. Ситуацию разрядила мать, уведя Лену на кухню поболтать о своём.
Отец с сыном, оставшись в комнате, не спешили продолжать разговор, исчерпав общие темы. Андрей понимал, чего ждёт отец, но не торопился. Закурил. Молчание нарушил отец:
- Сынок, ты держишься молодцом. Спасибо тебе, что щадишь мать, несладко, чувствую, тебе там приходится. Ты возмужал, и про шрам мне мать уже сказала. Я твой отец, сам отдал армии двадцать пять лет, и без тебя понимаю, откуда ты приехал. Но всё же, как ты там? Воюешь?
- Ах, батя, что тут говорить. Ты сам офицер и без слов понимаешь, что к чему. Тебе достались двадцать пять лет мирной службы, и, слава богу, что тебя не коснулись ни Венгрия, ни Чехословакия. А то, может быть, и меня бы не было. Боюсь тебя разочаровать, но я стал задумываться, зачем мы там? Ты понимаешь меня? Если мы вершим правое дело, то почему у вас здесь, в Союзе, не пишут, не говорят, не показывают о нас правду? Почему тайком хоронят убитых там? Насчёт мужества не сомневайся, батя, этим летом буду с орденом, и на очередное звание досрочно послали, и ротой неплохо командую. Тебе я обязан сказать правду, там война, и я воюю. Я настолько врос в ту жизнь, что до сих пор я мыслями там, а телом здесь. А когда приеду насовсем мне, кажется, будет не хватать именно той «работы», которую я делаю там. Вот представь себе, какой сумбур в голове – мне не нравится эта война, а, с другой стороны, я без сожаления втянулся в неё и, если честно, уже жду конца отпуска. Я скучаю без ребят, тревожусь за них.
- А семья?
- Семья? Ну, батя, пока детей нет – нет и семьи.

Андрей не без труда ушёл от этой темы. Этой болью он не мог поделиться сегодня ни с кем, даже с родным отцом. Андрей с большим красноречием рассказал об обеспечении, снабжении – сколько платят, какой паёк. На том и закончили.
Вечером, когда ложились спать, Лена игриво поглаживала мужнины плечи, живот. Но Андрей лежал, закрыв глаза, ни одним движением не отвечая на ласки жены.
- Ну, ты чего? – боясь потревожить родителей в соседней комнате, спросила Лена, - давай!
- Не хочется, - бросил Андрей, повернувшись к ней спиной.
- Я ждала этого целый год….
- Сомневаюсь.
- Импотент!!! – в сердцах прошипела Лена.
Андрей стерпел.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - --

Это было кошмарное время. Молодость в эмоциях не знает полутонов, а женское поведение – логики. Молодая чета Никитиных наносила визиты вежливости одноклассникам Андрея, многие из которых тоже были семейными. Лена, желая выместить зло на Андрее за отсутствие должного внимания и «сухие» ночи, вела себя в гостях, как откровенная женщина лёгкого поведения, - стреляла глазами налево и направо, томно вздыхала с каждым собеседником, а, с принятием изрядной дозы спиртного, бесцеремонно садилась на колени каждому, чьи ноги мелькали перед её взглядом.
Андрея коробило от стыда. Он даже не пытался извиняться перед окружающими за свою жену, лишь хотел незаметнее покинуть дома гостеприимных друзей. Но куда там? Перед уходом Лена непременно желала поцеловать каждого мужчину, причём в губы и взасос.
А, возвращаясь в родительский дом, она моментально превращалась в кроткую невестку, бросающуюся на помощь свекрови в домашних делах. Родители же ломали голову – отчего так хмур Андрей – наверное, всё про Афган думает. Иногда по ночам Андрей пытался поговорить серьёзно с женой, но та злорадно молчала, ожидая, когда он униженно начнёт просить прощения.
От визитов пришлось отказаться. Но временами, ссылаясь на мужские встречи, Андрей находил возможность выйти из дома без Лены. Но ни на какие вечеринки он не шёл. Он чувствовал потребность побыть одному и бесцельно бродил по городу, пытаясь разобраться в себе самом. И вдруг сама по себе пришла мысль, что он не любит Лену.
«Впрочем, нет, - рассуждал Андрей, - трудно от себя оторвать то, чем грезил целый год». И, действительно, всё это время на расстоянии он боготворил её и, может, поэтому в жарких боях старался не лезть на рожон, сохраняя себя для неё. В своём воображении он рисовал её нежной и ласковой, заботливой и верной. Ему снились жаркие постельные сцены, прогулки наедине по городу, в лесу, у моря. Чуть ли не каждую ночь в душной палатке он, как наяву целовал её глаза губы, волосы, руки. А были времена, когда в богатой Андреевой фантазии рисовалась картина, что Лена оказывается при смерти, и требуется для спасения чья-то другая жизнь. И сколько раз без колебаний Андрей отдавал свою, чтобы жила она, его кровиночка.
«Кровиночка»,- вслух повторил Андрей. И вот, получается, летят в пропасть все сны, все мечты, все фантазии…. Созданный идеал оказался вдруг таким мелким, низким человечком, да ещё с низменными, животными инстинктами. Чтобы укрепиться в этой страшной мысли, Андрей решился вызвать на телефонные переговоры Сашку Драгунова.
Хмурым дождливым днём Андрей пришёл в назначенный час на переговорный пункт. Мучительно готовил он себя к разговору с лучшим другом.
- Нарофоминск! 6-я кабина!
- Сашка! Привет, как дела? Как служба?
Выслушав общие ответы на общие вопросы, заверив друга, что у него тоже всё в порядке, Андрей перешел, чуть ли не на шёпот:
- Саня, ты не сможешь меня обмануть, даже, если захочешь. Мне не нужно смотреть тебе в глаза, чтобы поверить. Я хочу знать, что у тебя было с Ленкой в ту ночь? Ты слышишь? Хочу!
Андрей зажмурился, как в детстве. Ему захотелось, чтобы эти вопросы застыли в проводах, не долетев до адресата. Если бы Сашка переспросил его, он заговорил бы о чем-нибудь, о другом. Но с того конца после долгого молчания донеслось:
- Я не смогу тебя обмануть, просто не мог первым заговорить. Если бы ты спросил меня об этом в тот вечер на кухне, я сразу бы всё сказал. Лучше бы тогда ты меня и убил. Я предал тебя, братан. Не знаю, как получилось. Сильно пьян был, да и ….
Андрей опустил трубку. Он готовил себя к этому ответу, и всё же был не готов. В глазах замаячили тёмные круги, перехватило дыхание, по щекам потекли слёзы, Посетителям переговорного пункта было странно и жалко смотреть на выходящего из телефонной будки сгорбленного в своём горе молодого парня.
Всё. Жизнь остановилась. В одночасье умерло два близких человека. Возможно, ли пережить это? Зачем жить? Как жить? Андрей присел на лавочку в городском сквере, дрожащими, непослушными руками достал сигарету. Неровный язычок пламени зажигался несколько раз и тух на ветру. Лихорадочные мысли точно также не могли собраться в одну цепь. Обрывки Сашкиных фраз терзали душу: «Я предал тебя, братан», «Лучше бы ты меня убил».
«Лучше бы я остался убитым на поле боя в святой уверенности в любви и дружбе», - горько думал Андрей. Целую вечность просидел он в сквере, бессмысленно глядя в одну точку. На город опустилась вечерняя прохлада и сумерки. Собрав всю силу воли в кулак и оправившись от первого удара, надо было хоть как-то продолжить пусть не жизнь, но биологическое существование. Прежде всего, пусть на первое время, - не надо тревожить родителей, - им и без того нелегко. А потом, позже, может, и некому будет объяснять, что же случилось этим летом. И, наконец, необходимо уезжать немедленно из Ростова, ибо невозможно долго нести эту ношу в себе. Так рассуждал Андрей, а ноги машинально уже несли его на вокзал, к билетным кассам. Взяв два билета до Брянска (какое уж теперь море), Андрей вернулся домой. Родные накинулись:
- Андрей! Ну, как можно так пугать – уйти засветло и прийти за полночь. И мы на взводе, и Лена вся извелась.
Вся семья собралась на кухне поприсутствовать на ужине одного человека.
- Дорогие родители! Я решил завтра ехать на море, позагораем дней с десяток, потом в Брянск и на службу пора.
Никого эта новость не удивила, лишь мать пригорюнилась в преддверии скорого расставания. А Лена приободрилась. Ей давно уже хотелось смены обстановки. Она блаженно зажмурилась, представляя тёплые волны Чёрного моря и новые впечатления.
Последний семейный вечер, последняя тягостная, безмолвная ночь, недолгие проводы (Андрей настоял, чтобы родители не ехали на вокзал), и Андрей с Леной уже в вагоне. Лишь за несколько минут до прихода состава Лена узнала, что с мечтами о море придётся расстаться. Поначалу она страшно возмутилась, раскричалась, но, поняв бесполезность своего поведения, уселась, наконец, в углу купе, успокоилась, лишь изредка всхлипывая при мыслях, какого шикарного отдыха её лишили. А у Андрея впереди предстоял ещё более серьёзный разговор. Заговори он сейчас о чём-нибудь другом, не смог бы пробить стену молчаливого презрения, выстроенную женой. Но он сказал просто, по-будничному:
- Елена, мы с тобой разводимся.
- Что? Как это разводимся? – не могла та понять смысл сказанного.
- Очень просто, я подаю заявление на развод, - спокойно повторил Андрей.
- Ничего себе, просто! Ты отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь?
- Более, чем когда либо.
- Я не дам согласия на развод!
- Суд даст время на примирение, и я снова на развод. Я подожду, мне спешить некуда.
Лену перекосило от злости.
- Так, значит? Поматросил и бросил? Как будто шлюху грязную снял на время, а потом кинул за ненадобностью. Долго думал? Ну, и гад же ты после этого! Сволочь! Я тебе отдала всю себя, без остатка, и вот надоела? А кому я теперь нужна? А дырку между ног ты мне обратно зашьёшь?
Андрей болезненно поморщился от неприкрытого цинизма и пошлости.
- Ну, во-первых, ты будешь нужна ещё многим, а, во-вторых, не велика честь, быть первопроходцем, если за твоей спиной в ожидании стоят другие.
- Что ты мелешь? Как ты посмел?
- Я переговорил по телефону с Сашкой. Он мне всё рассказал. Не хочу повторяться…. И так противно.
- И ты поверил? Дурачок! Да он завидует тебе. Это он, козёл, меня соблазнить хотел, да я не дала. Вот и мстит теперь.
- Что ж, давай заедем к нему, пристыдим. Да я ему морду набью, постою за честь жены.
- Никогда! Я не опущусь до такого унижения!
- Да и мне не хотелось бы.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -


По приезду в Брянск они не стали ничего говорить Лениным родителям и в этот же день пришли в нарсуд. Судья внимательно прочитала заявление Андрея, грустно посмотрела на молодых:
- Эх, такая красивая пара! Жить бы, да жить! Чего ершитесь? Что за причина такая?
- Не сошлись характерами, - монотонно выдал Андрей заготовленную фразу.
- Ну, а Вы согласны? – спросила судья Лену.
- Да, - произнесла девушка тоном, которым отвечают преступники на вопрос – признаёте ли вы свою вину.
- Что с вами делать?! Приходите через неделю.
- Товарищ судья! Нельзя через неделю! У меня отпуск кончается.
- Мало ли что? Отпроситесь и приедете.
- Вряд ли получится….
- Где это Вы служите, молодой человек?
- В Афганистане.
- Н-да…. Ну, тогда завтра, - судья не смогла сдержаться и, обратившись к Лене, сказала, - какая же Вы глупая, девушка!
- Не Ваше дело, - сдерзила Лена.

А днём позже, сидя за ужином, Андрей сообщил тестю и тёще, что вылетает утром в Москву и по этапу в часть.
- Может, жена тебя до Москвы проводит, - неуверенно предложила Нина Петровна.
- А мы больше не муж и жена! – объявила дочка.
- Вы что, серьёзно? – чуть не поперхнулись родители.
- Серьёзней не бывает, - мрачно ответил Андрей.

Следуя скорее какому-то неписанному этикету, чем внутреннему желанию, Лена поехала проводить Андрея в аэропорт. В ожидании рейса они сидели в креслах и, молча смотрели на лётное поле. Андрею с детства нравилось это зрелище стоящих, двигающихся и взлетающих винтокрылых машин. Лена, даже в этот момент тяготеющая к общению, решила напоследок уколоть своего бывшего мужа:
- Эх, была, не была! Теперь, когда мы друг другу никто, признаться во всём даже как-то романтично. Да, грешна я перед тобой. И с Сашкой я переспала, и в Брянске за этот год два молодых человека было. Ну, не смогла, ну, не утерпела. Думала о тебе, любила тебя, а не смогла. Я представляла, что это ты со мной. Если бы мы не разошлись – до гробовой доски не призналась. А сейчас, как исповедовалась перед тобой, так, значит, и грех с души сняла.

Ни один мускул не дрогнул на лице Андрея, он продолжал, не моргая смотреть на самолёты и, как будто сам с собой, заговорил:
- Наверное, бог может отпустить грехи любому раскаявшемуся. Но я не бог, не обязан и не хочу тебя прощать. Простить – значит, понять. А что я должен понять. По моему офицерскому аттестату ежемесячно ты получаешь хорошие деньги, прожигаешь их в кабаках, на каждом углу тычешь себя в грудь, что ты жена «афганца» и требуешь льгот. Бог тебя, может, и простит, а я нет. Я тоже думал, что ты заблудшая душа, а ты, оказывается мразь!!!
С этими словами Андрей резко встал и пошёл на посадку. В кресле самолёта силы оставили его. Где-то в глубине салона тихо звучал голос Кикабидзе:
Вот и всё, что было, вот и всё, что было,
Ты как хочешь это назови,
Для кого-то просто – лётная погода,
А ведь это проводы любви….

Вот и конец отпуска. Конец любви. Конец дружбы. А жизнь?
Жизнь только начинается.



17 марта 1997 г.