Кокетка

Мне теперь не холодно, не жарко, -
Не зову, не плачу, не жалею…
Режет ухо лишь твоя ремарка –
«…Золотая цепочка на шею…»

Ею платит, приняв эстафету,
Новый муж за «счастье» жить с тобою
За бокал мартини…за конфету
Скупо платишь ты своей любовью

Ты без комплексов, морщин и целлюлита…
Ты гордишься бархатною кожей.
Жизнь живёшь не у разбитого корыта,
Только счастлива ли? Что-то непохоже.

Ты пантера в золочёной клетке.
Цепь златая? Поводок короткий.
Ты мила жеманностью кокетки
Ты бедна убогостью кокотки

В вечном ожидании подарка
Ты умрёшь, наверное, от скуки.
Ну, а мне не холодно, не жарко, -
Кто теперь твои целует руки

Один день в Туапсе...

Раньше чаще, а теперь пореже,
Это и понятно, - путь неблизкий…
Приезжаю на морское побережье
Утром электричкой туапсинской

От вокзала к морю - сбились стайки…
Этот путь из года в год проложен
Я иду к «курятнику» хозяйки,
Где кровать была нам брачным ложем.

В комнате любовной нашей Мекки,
Где ни свет, ни тьма нам не обуза,
Жадно уплетали чебуреки,
Запивая мякотью арбуза…

Дни казались сказочными снами
Целый год я шёл к тебе навстречу
Мне тогда казалось, что Стас Намин
Пел для нас двоих про «Летний вечер»

Цвет любимых глаз всегда был карий,
Ты недавно мне напомнила об этом
Ради них я выжил в Кандагаре
Ради них невольно стал поэтом

Положу у берега я розу,
Закурю и в море брошу спичку
Сон прошёл, жизнь превратилась в прозу.
Всё. Пора идти на электричку.

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

Лето 1982 - го было одним из самых тяжёлых в моей жизни. Горечь от потери друзей в апреле, потеря близкого человека в Союзе, новые потери в летних рейдах. "... Как я выжил, будем знать только мы с тобой..."

Каждый из нас построил свой дом...

Записки из кармана.Германия.Приезд.

Наверное, самое сильное впечатление о Германии, остающееся на всю жизнь, это то, которое получаешь в день приезда.
Осень… Промозглая, сырая погода. Дымка плотного белого тумана, из которой, если бы возможно сжать руками, можно было бы выдавить воду. И этот туман повсюду. В лесах, мимо которых мы проезжали с магдебургского вокзала в хальберштадтский военный гарнизон, в маленьких немецких городках и деревушках, в пустых полях, вдоль которых мы проехали основную часть пути.
Я всегда думал, что природа в Германии просто обязана разительно отличаться от русской. И вдруг я вижу здесь такие же берёзки, которые, по моему глубокому убеждению, должны вязаться лишь с прилагательным «русские»; такие же обширные поля, с которых месяцем ранее убрали урожай и вспахали на весну; такой же воздух, в котором соотношение кислорода и азота абсолютно идентично родному, русскому. Вроде, как и не уезжал никуда. Впрочем, нет. Был такой момент, когда приходило осознание, что уезжаешь из Союза. Это, когда в Бресте нужно было на несколько часов выйти из поезда для того, чтобы состав переставили на новые узкоколейные колёса. Этот знаменитый брестский зал ожидания, где пассажиры пережидали время, ресторан при вокзале, в котором, наверное, обедали все уезжающие и приезжающие. В то время в зале ожидания было очень много еврейских семей, получивших разрешение на выезд за границу, цыган, за которыми нужен был глаз, да глаз. Ощущение пересечения миров усиливался вечно снующими по вагонам пограничными и таможенными нарядами. Чего они у нас искали? А уже, когда поезд шёл по территории Польши, в купе стучали услужливые паны-поляки, предлагавшие всевозможные галстуки, наборы рюмок и бокалов, эротические игральные карты. В свою очередь, сами поляки были очень охочи до советских рублей и до золота. Весь этот «товарообмен» представлялся мне некой взрослой игрой, смысл которой до меня не доходил….
И вот, наконец, Хальберштадт. Военный городок. Какое-то всё чужое, мрачное….
Одноэтажный домик из белого кирпича с двумя подъездами. Двухкомнатная квартирка. Из окна вид на автодром, а, проще сказать, голое поле. И всё тот же белый туман. Отец дал мне в руки большую монету в пять марок. Она показалась мне очень тяжёлой, на неё, наверное, можно купить всё, чего только душа пожелает. Понятное дело, что пацану в первую очередь охота обследовать улицу, весь военный городок. Ведь я дитя таких городков, и этот был далеко не первым.
Оказалось, что наш дом был на самом отшибе самого городка и соседствовал лишь с казармами третьего танкового батальона, в котором служил мой отец. Весь «бомонд» сосредотачивался вокруг футбольного поля – солдатский клуб, ДОСы (дома офицерского состава), казармы, магазинчики…. Вот магазинчики меня и заинтересовали в первую очередь. У меня же целых пять марок! Захожу в продовольственный магазин, как в храм.
Ну, нельзя же так убивать советского человека обилием и качеством товара!!! Всё такое миленькое, миниатюрно упакованное, приятно пахнущее. Я даже не знал предназначения большинства предметов, ибо все надписи на немецком языке. Но пахло теми запахами, название которых могу озвучить лишь сейчас. Это ваниль, это корица, это терпкий устойчивый запах сигар, это запах тех фруктов, которые по определению не имели права на существование в это время года. На витрине сигареты. Слева немецкие, справа советские. Цены равны, но немецкие названия ласкают слух. “Juwel”,”F-6”, “Duett”, “Kabinet” … А вот и водка. Ихняя «Луникопф» (0,75 л) по 13 с полтиной. Наша «Столичная» (0,5 л) по восемнадцать марок. Да, бог с ней, с водкой. Это я так, для сравнения. Я ж тогда и не баловался ей. Наклейки на бутылках больно симпатичные. А вот и жвачки! Вот то, о чём грезят все дети в Советском Союзе! Выбор небольшой, но они есть! Вспотели ладошки, зажавшие монету в пять марок! А всё равно вышел, ничего не купив. Времени теперь предостаточно.

Осенью в кафе

Вспомните,гости, ушедших в Афган.

Здорово, Саня! Сколько лет и зим
Мы запросто вот так не говорили?
Из года в год торопимся,… спешим…
Всё суета сует, подобно мелкой пыли

И, взяв разбег, жизнь без тебя пошла,
А скорбные слова навек в груди застряли,
Когда под Кандагаром в Хусрави-Суфла
Тебя, … ребят… на поле боя потеряли.

Немудрено, что в юные года
Сердца похожи на гранитный камень
Я лишь сегодня каюсь от стыда,
Что редко слал с Афгана письма маме.

А ведь твоя в тот год, что ты погиб,
С таким теплом меня назвала сыном…
Но я не удержал на голове твой нимб,
Хотя, конечно, это некрасиво…

Не знал тогда я боль других сердец,
Всё недосуг, всё вечно рвался в бой…
Теперь седой, степенный… Я – отец…
А ты навек остался молодой

Но вот сегодня что-то сжало грудь.
Под Рождество во сне пришёл ты в гости…
Надеюсь, без обид? Без злости?
Надеюсь, не за мной в последний путь?